Мужайтесь и вооружайтесь!

— Рад зреть тебя и твою дружину, державец. Добро пожаловать в нашу обитель на постояние и молитву. Се с воеводой нашим Стефаном Стефаниевичем согласовано.

Поцеловав крест, Тырков ответил:

— И я рад тебя видеть, отче. Спасибо, что со всей душою встречаешь. Дай тебе Бог всего в честь и в радость.

В это время знаменщик Ольша Лукьянов, покинув строй, встал рядом с чернецом, держащим икону, и все увидели, как встретились святые образы Дмитрия Солунского и архангела Михаила со светлым образом Николы Чудотворца.

Сам собою сложился порядок дальнейшего движения: впереди чернец и знаменщик, за ними игумен и походный воевода, следом старцы, головные запевалы и все остальные ополченцы-обозники. Путь их лежал вдоль Жилецкой слободы к отрогам Троицкого камня, где кончалась Туринская дорога и начиналась Соликамская. Там и утвердился недостроенный еще монастырь Во имя Николы Чудотворца. Его высокие стены острием вклинились между берегом Свияги и еще одного притока Туры-Калачика.

Как у нас-то было на святой Руси.
На святой Руси Смута сделалась… —

взвились над дорогой звучные голоса Михалки Смывалова и Микеши Вестимова. Дождавшись припева, походники привычно грянули:

Издалеча-далеча, из Тоболеска,
Из сибирской и-ех из украины!

Через проездные ворота Жилецкой слободы вышли к дороге несколько любопытствующих стариков и женщин с ребятишками. Сколько мимо обозов езживало, сколько всяких людей хаживало, а такое шествие им видеть раньше не доводилось. Будет о чем потом поговорить. Счастливцы…

Воспользовавшись тем, что их никто не слышит, Тырков спросил у Ионы:

— Сам-то Степан Годунов где?

— Прихворнул малость. Но дело и без него делается. Не беспокойся.

— А о пелымских воеводах что скажешь?

— Федор здесь, тебя дожидается.

— С пустыми руками пришел?

— Считай, что с пустыми.

— Как он тебе поглянулся?

— И так, и сяк. Речь слышна, да сердца не видно.

— Какова же речь?

— И шьет, и порет, и лощит, и плющит.

— Что делать собирается?

— С тобою идти, но далеко ли, не сказывает. Думаю, до развилка, сам знаешь, до которого. Так что полагаться на него не советую.

— Понимаю, отче. Нанесла же его нелегкая на мою голову! Ну да ничего. Как-нибудь оттерплюсь…

Вскоре показались монастырские строения. Миновав Святые ворота, дружина втянулась на просторное подворье. Уместив на нем возы, коневщики отогнали лошадей за ограду. Там до самой береговой линии Калачика простерлась поросшая молодой травой низина. На ней они и оставили пастись стреноженных коней. А караулить их выпало Ивашке Текешеву с двумя помощниками.

Хлебосольные старцы сделали все, чтобы дружина после трех дальних переходов душой и телом в их обители отдохнула. А душой лучше всего отдыхается в Божием храме. Только здесь можно почувствовать всю красоту и целительность общей молитвы, набраться сил на следующие переходы.

Вечернюю службу в Никольском храме Тырков отстоял вместе со всеми, а утреннюю ему перебил Федор Годунов. Явившись в монастырь, он стал обиды Тыркову высказывать:

— Почто до сих пор в воеводской избе не побывал? Или думаешь, она за тобой ходить станет? Ошибаешься! Всякая служба свой порядок знает!

В ответ Тырков лишь плечами пожал, всем своим видом показывая, что не с того Годунов разговор начал.

Поняв это, тот стал о своем назначении в Пелым рассказывать, о грамоте, которую получил от большого сибирского воеводы Ивана Катырева, о своей готовности присоединиться к дружине.

Тырков слушал его по-прежнему молча, отстраненно, чувствуя, что Годунов чего-то не договаривает. Не выдержав, спросил:

— Говори прямо, Федор Алексеевич, в чем твоя забота?

Споткнувшись о его пристальный взгляд, Годунов голову вскинул:

— Коли мы дальше вместе идем, не худо бы нам обо всем сразу договориться!

Голова у него заметно сплющена: лоб длинный, нос длинный, подбородок тоже длинный. Борода на нем торчит, как метла на черене. Волосы горшком стрижены. Уши тонкие, заостренные. Видом не вышел да и умом, похоже, не блещет, а ведет себя, как гонорный пан. Вот что делает с людьми царское имя.

— Ну так и договаривайся, — нахмурился Тырков. — Вот он я.

— Ладно, Василей Фомич, слушай! Я как-никак московский дворянин, литву и поляков бил, родословие царское имею. И прислан сюда, заметь, полномочной властью. А у тебя всего чин сына боярского, хоть ты весь в заслугах. Вот и посуди: гоже ли мне на походе ниже тебя быть?

— А как тебе мыслится?

— Вровень!

— Вровень, так вровень, — не стал спорить Тырков. — Лишь бы ты без моего согласия ничего не решал. Ни-че-го! Такое у меня будет условие.

Его уступчивость озадачила Федора Годунова. Уж не подвох ли какой у сына боярского на уме?

— А ты сговорчивый, Василей Фомич. Глядишь, и поладим…

Провожать дружину высыпало все Верхотурье. На этот раз ермакову хоругвь выпало нести Савоське Бородину. Шаг у него веский, спокойный. И лишь заалевшие щеки выдавали его волнение.