Мужчина ее мечты (СИ)

Екатерина Казакова Мужчина ее мечты

Каменная леди, ледяная сказка,

Вместо сердца – камень, вместо чувства маска,

И что? Больно всё-равно.

Одинокой кошкой, вольным диким зверем,

Никогда не плачет, никому не верит,

И что? Больно всё-равно.

Одиночество-сволочь, одиночество-скука

Я не чувствую сердце, я не чувствую руку

Я сама так решила, тишина мне подруга

Лучше б я согрешила, одиночество-мука.

Ты в объятьях страсти, укрощая львицу,

Знай, что она хочет, хочет покориться

Тебе, проиграть в игре.

Рвётся она в клетку чувства и желаний

Надоело мёрзнуть в царстве ожиданий одной,

Стань её судьбой.

Одиночество-сволочь, одиночество-скука

Я не чувствую сердце, я не чувствую руку

Я сама так решила, тишина мне подруга

Лучше б я согрешила, одиночество-мука

Одиночество-сука…

Я сама дверь закрыла,

Я собою довольна,

Отчего так плохо?

Отчего же так больно?

Одиночество-сволочь, одиночество-скука

Я не чувствую сердце, я не чувствую руку

Я сама так решила, тишина мне подруга

Лучше б я согрешила, одиночество-мука

Воин-орк, небрежно развалившись на пушистой шкуре, задумчиво смотрел на горящий костёр. Яростно гудящее пламя, пожирая сухостой, выстреливало в небо искрами огня. Разлитую в воздухе вечернюю тишину нарушал шорох и писк невидимых жителей Великой Сестры, вышедших на охоту после заката. За спиной, хрустя пожухлой травой, прокрался шакал, до дрожи во всем своём покрытом струпьями теле желающий сунуть нос в лежащие неподалёку перемётные сумки. Нахальство падальщика вспугнуло птицу, с мерзким клёкотом вспорхнувшую у него из-под лап. Но ни один мускул не дрогнул на теле мужчины. Лишь мимолётное выражение досады исказило мужественное лицо, слегка тронутое дыханьем надвигающейся старости.

Через мгновенье набежавшие морщины разгладились, и орк снова превратился в безмолвную статую, застывшую под светом безразличных ко всему трёх лун…

Когда сердце отважного воина отчаянно кричало: «Я больше не могу выносить эту пытку», а по одетой много лет назад маски невозмутимости тонкими лучиками начинали бежать трещинки, грозящие в скором времени показать всему миру его израненную душу, он приезжал сюда. В самое средоточие степи, на заброшенное капище Ушедших Богов. В единственное место на земле, где он мог побыть наедине со своей болью, не боясь, что кто-то увидит, как гордый сын своего народа воет раненым зверем.

Вот и сегодня, почувствовав, как в нем заворочалась глухая тоска-отрава, он, оседлав верного гшэрда, отправился в свое тайное прибежище. Братья по роду давно привыкли к его внезапным отлучкам и, воровато отводя глаза, сделали вид, будто не обращают никакого внимания, что он опять уходит в только ему одному ведомый поход. Они знали, пройдёт пара дней, и их Предводитель, в чьих глазах сейчас плещется пустота, приедет назад, и все вернётся на круги своя. Он будет разбирать споры, учить молодёжь биться на мечах, внимательно выслушивать старейшин, смеяться над грубоватыми шутками ветеранов и пировать после очередной удачной охоты. Их вождь будет самим собой… до следующего раза, покуда неведомая сила не погонит его в степь. Сегодня такой день, когда ему нужно побыть одному, и они притворятся, что так и должно быть, и не посмеют спросить ни о чем. И только старый шаман, помнящий сурового воина ещё мальчишкой, тяжело вздохнёт и едва слышно прошепчет:

– Мальчик мой, если бы я мог тебе помочь… но никто мире не может повернуть время вспять, никто… кроме Богов, но они давно глухи к нашим мольбам…