Мужчина и Женщина

— Вот так и ехать бы всю жизнь — с тобой и с нею, — и замолчал. Я тоже молчала. Оленька щебетала что-то о розах: ой, какие красивые и какие колючие. Я поцеловала ее уколотый пальчик. — Ты даже не понимаешь, что наделала тогда утром, — не торопясь размышлял он. — Что со мною сотворила. «Ребята», — покачал он головой. — Знала бы ты, какие мы «ребята». С другой планеты явилась? С другой звезды?

Я молчала.

— Мне ведь без тебя теперь никак, — вздохнул он. — А иначе ты думать не умеешь? — жестко спросила я. Он поднял брови в немом вопросе. — У нас, на моей планете прежде всего говорят не о себе, а о другом. — То есть? — А не помешаю ли я тебе в твоей жизни? Не принесу ли тебе несчастье, — вот как спрашивают у нас, на нашей звезде.

Он сидел, глубоко задумавшись. В его мире, под его звездой, такие вопросы не существовали: «Я хочу!» — и весь сказ, а дальше — кто сколько урвет. Но эта модель тут явно не проходила. Олечка продолжала щебетать.

— Дальше что скажешь? — угрюмо спросил он. — Я была всю жизнь несчастна, была два раза замужем, двое детей от двух богатых мужей, с которыми мне было до тошноты скучно. И вот сейчас судьба свела меня с таким человеком, от которого тусклая душа моя изнутри зажглась. Ты думаешь, это я тогда свет в вашу темную машину принесла? Нет, это был его свет, а я только отразила его, как Луна!

Саша криво улыбнулся: — Познакомишь? — Возможно, — жестко ответила я. Если хорошо вести себя будешь. Ему помощь нужна будет — от добрых людей. Поехали!

Он неопределенно покачал головой и нажал на газ. Мы отоварились в магазине и поехали домой. Без. всякой опаски вела его по лестнице вверх Олечка, в одной руке у него был благоухающий букет, в другой — рюкзак с бутылками молока, хлебом и другими тяжестями. Я позвонила в дверь, открыла гостившая у нас мама и не скрыла своего удивления.

— Бабуля, бабуля, это дядя Саша, он маме цветы подарил! — обрадовала ее внучка. — Очень приятно, проходите, пожалуйста, у меня обед поспел. Спасибо, в другой раз, — галантно поклонился мой провожатый и, положив цветы, на столик у зеркала, стал пятиться назад, помахав рукой девочке.

— Так телефончик твой, Саша, — напомнила я. На каменно улыбающемся лице его разыгралась сложная гамма чувств: вряд ли ему хотелось открывать свои координаты. Но, с другой стороны он не мог не оценить моей полной с ним открытости и утаивать после этого свое местоположение было неприкрытым жлобством: ему рассказали всю подноготную, его ввели в семью, а он насчет адресочка жмется!..

— Нет у меня сейчас телефончика, — наконец, выдавил он из себя. Корпоративная дисциплина возобладала — так оценила я его ответ, и он понял, что я это поняла. Достаточно жалко улыбнулся: — Гуд найт, май леди! Пламенный привет твоему красному солнышку. До лучших времен… — Повернулся и исчез. Думаю, что навсегда. К сожалению, ибо душа его была еще жива для поступков по совести.

Когда я все рассказала Егору, он только вздохнул и грустно покачал головой:

— Господи, и сколько еще мотыльков будет лететь на мою лампочку!

Он как в воду глядел, но если бы летели мотыльки… Следующий «сигнал» из мира был намного громче! Я сказала бы, это был колокол громкого боя, если осмелиться подтрунивать над настоящей трагедией. Раздался он в виде серии резких — один за другим — звонков в. прихожую довольно поздно, когда детей я уже уложила и мыла в кухне посуду после ужина. У Егора был свой ключ, в гости я никого не ожидала, что-то чужое и тревожное слышалось в этих требовательных громких звуках.

— Кто? — Открой, Анастасия, это я. — Кто «я»? — Я, Николай. — Какой Николай? — Ну, и память у тебя! Николай, тот самый. Или у тебя за это время много Николаев перебывало?

Бог ты мой, «тот самый»! Отсидел и вернулся!.. Сколько же можно уголовников на мою бедную голову посылать подряд?.. Я невольно перекрестилась и открыла дверь. Да, это был далеко-далеко не супермен Саша: передо мной в черном ватнике стоял худой, просто-таки тощий мужчина с редкими волосенками неопределенного цвета на непокрытой голове. За плечами висел полупустой повидавший виды «сидор» столетнего, наверно, возраста, кирзовые сапоги были в несмываемой известке. Ничто в его подержанном облике не напоминало образ того цветущего самонадеянного припарадненного юнца! Но глаза! Его горящие фары я узнала сразу. Если они и изменились, то только в сторону еще большей напряженности взгляда, едва ли не сумасшедшего.

— Ну, здравствуй, Анастасия. Давно я тебя не видал. Дозволь войти?

Я посторонилась:

— Давно и я тебя не видела. Лет пять, почитай? (Ох, нехорошо у меня было на душе! Но я вспомнила, как бодро вела себя в той люкс-машине с четырьмя «модерновыми» юношами, и решила настроиться на ту же волну.) Входи, раздевайся, гостем будешь.