Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая

Выжить и физически, как выживает животное, выжить по-человечески, осознавая своё положение.

А она, чем был он для неё?

Она была женщина, его женщина, и этим многое сказано. Она всегда ему потакала, привыкла потакать, стало приятно ему потакать. Даже в том, что из-за неё у них нет детей, она виновата, в ней, в ней одной, всё дело.

Нет, не была она паинькой. Из-за денег сутяжничала. Притворялась. Хитрила. Даже изменила ему однажды. Потом постепенно, а может быть, так и было предусмотрено на небесах, говорят ведь, с годами меняешься, чтобы всё больше походить на самого себя, так вот, с годами и он стал для неё всем миром.

И всем смыслом, забравшим, вобравшим в себя все её женские страсти, всю её боль и всю нежность. Хотя она никогда не говорила этих слов, ни ему, ни самой себе.

И всё было бы по-человечески, включая смерть одного из них и то, что остаётся после смерти для другого.

Но началась эпоха Монтекки и Капулетти.

Много шума и крика, а ещё больше нетерпимости и взаимоненависти.

В таких случаях подобные семьи уезжали кто в Россию, кто в Штаты (я лично знаком с такими семьями и там, и там).

Или оставались дома, если у мужчины хватало мужества, а у женщины терпения.

В нашем же случае, Ромео был слаб и беспомощен, а Джульетта не привыкла решать сама. Тогда договорились, что Джульетта уедет в Ереван, уедет на время, поживёт там у своих родственников, а он пока подлечится, и уже тогда, если невозможно будет оставаться в Баку, они уедут.

Уедут из Азербайджана, и из Армении.

Так и решили.

Здесь и выступили на авансцену Монтекки и Капулетти, стали диктовать, решать за них.

Он просил, умолял, чтобы они помогли ей приехать к нему, хоть на день, хоть на час.

Чтобы попытались переслать его письма.

Чтобы как-то связали с ней по телефону.

Ему не возражали, не отчитывали, но намеренно ничего не делали, а между собой говорили, что на старости человек становится эгоистичным и несносным, что ему нет дела до других, только и знает, что выпячивать собственные болячки. Вокруг погибают люди, страдает весь народ, а он всё о своей «красавице».

Джульетте было чуть-чуть легче.

Она была здорова, могла ходить.

Она и ходила всюду, искала лазейки, пыталась что-нибудь придумать, хоть что-то узнать, хоть что-то сообщить о себе. Но всюду была непробиваемая стена.

Дома родственники, специально, чтобы она слышала, говорили о зверствах турков, на почте смотрели на неё безумными глазами.

Она сумела добраться до каких-то гуманитарных организаций, но они занимались только пленными и заложниками. И только своими.

Каким-то чудом, используя всю свою женскую изворотливость, она сумела всё-таки дозвониться до Ромео. Но там, то ли оскорбились, то ли побоялись подвоха, но с Ромео так её и не соединили.

Она умоляла, плакала, кричала.

Они были непреклонны…

Потом Ромео умер. Что с Джульеттой не знаю. Возможно, жива.

История о том, как мужчина и женщина встретились в чужом городе

Не будем называть эту историю – историей любви.

Или историей о Ромео и Джульетте.

Просто история о Мужчине и Женщине.

…Он и Она

Он

Как и в первом сюжете – азербайджанец. Родился и вырос в Баку. Учился в Москве. На художника-прикладника. Стекло, ткань, другие материалы.

Вернулся в Баку. Работал, искал, экспериментировал. Вернулся к станковой живописи.

Постепенно всё вокруг становилось нестерпимо чуждым, люди, слова, поступки, нравы.

Появилась женщина.

Больше тянул волынку, чем обещал ей что-то.

Хотелось в Москву.

В привычную атмосферу.

В вечные споры.

В ночные бдения. В лёгкую безалаберность-безответственность.

Да и просто в знакомый язык, на котором там все говорили.

…в Москве…

Удалось вырваться в Москву. Знакомые устроили его в гимназию, где обучали искусству.

Остался.

Поначалу всё нравилось, работа, друзья, атмосфера. Казалось, вернулся к обычной жизни, к которой привык за время студенчества. Споры, ночные бдения, художественная аура. Да и с женщинами было намного легче. Не искали якоря, не приставали с родственниками. Легко приходили, легко уходили. Если и оставалась горечь, то быстро проходила.

Но потом что-то стало меняться.

Он не сразу это почувствовал.

Бродил по району Бронных улиц – он любил этот район, тихий, уютный – и вдруг померещилось, что он в Ичери Шехер, в Старом городе, в Баку.

Померещилось и исчезло. Но этого было достаточно, чтобы он стал что-то набрасывать, сначала на бумаге, потом на холсте.

Ехал к друзьям на пригородном поезде. Сидели вокруг простые русские люди, усталые, безучастные, терпеливо-покорные. И вдруг он вспомнил, как однажды летом, в Баку, по утрам стал ездить на пригородном поезде. На электричке, как говорили в Баку.

Тогда, ему захотелось подсмотреть бакинские типажи. Дома по памяти стал набрасывать. Но потом надоело, люди показались похожими друг на друга. Бросил.

Сейчас, в московском пригородном поезде, почему-то, вспомнил тех, в бакинской электричке. Смотрел на одних, видел других. И эти, которые сидели напротив, почему-то показались чужими.