Мужчина и женщина: Тело, мода, культура. СССР - оттепель

С 1962 года власти установили контроль над венчаниями и другими ритуалами перехода, происходящими в церквях. Лица, совершавшие эти обряды, в обязательном порядке регистрировались в специальных журналах, и затем информация поступала в районные советы по делам РПЦ, в комитеты КПСС и ВЛКСМ, что почти всегда влекло за собой партийные и комсомольские взыскания. В начале февраля 1964 года, подводя итог антирелигиозной кампании, Совет министров РСФСР принял постановление «О внедрении в быт советских людей новых гражданских обрядов». В документе указывалось: «Советам министров автономных республик, крайисполкомам, облисполкомам, Московскому и Ленинградскому горисполкомам создать органам записи актов гражданского состояния надлежащие условия для работы по внедрению новых гражданских обрядов путем выделения для них благоустроенных помещений, оборудования их, предоставления им для этих целей Дворцов и Домов культуры, клубов, залов заседаний, театров, предусматривать в проектах планировки и застройки городов и поселков строительство Дворцов счастья» (Постановление Совета министров от 18.12.1964).

Таким образом, осуществлялся переход к государственному регулированию брачной обрядности в СССР. Свадьба выходила из сферы сугубо приватного, как это было в период большевистского эксперимента 1920-х годов и, как ни парадоксально, в 1930-х – начале 1950-х годов. Однако нарочитая публичность ритуалов перехода в хрущевское время не вызывала отторжения у населения. В данной ситуации лояльное отношение большинства к явно навязываемым сверху практикам повседневности объяснялось не только типичными для советского времени стратегиями выживания, но и желанием внести изменения в закостенелую советскую ритуалистику оформления семейного союза. Новшествам, предлагаемым властью, большинство подчинялось с удовольствием – в годы хрущевских реформ в стране явно складывался некий советский средний класс, склонный к формализованной пышности разного рода семейных торжеств. Довольно дорогие свадебные удовольствия становились распространенной практикой городских жителей. По данным социологических обследований 1961–1962 годов, 65,7 % респондентов считали необходимым модернизировать существующий порядок заключения браков. При этом в ряду десяти предложенных социологами нововведений первое по важности место заняло «усиление торжественности ритуала, выработка новых обрядов»; так думали 31,2 % опрошенных. Остальные изменения, в числе которых были и такие важные, как «запрещение регистрации брака без свидетельства о состоянии здоровья», не вызывали большого внимания и поддержки участников опроса. Необходимость быть информированным о здоровье будущего супруга и супруги признавали всего 1,3 % респондентов! (Грушин 2001: 280, 302–303). В 1962 году в ленинградском Дворце бракосочетания расписывалось около 85 % женихов и невест, возраст которых не превышал 30 лет, и заключалось около половины всех регистрируемых в городе браков (Харчев 1964: 178). В 1963 году в городах Куйбышевской области 35 % браков было зарегистрировано в торжественной обстановке (Жидкова 15/06/12).

Спровоцированный властью перенос свадьбы в публичное пространство породил заботу о приобретении обручальных колец, так как в риторике брачного ритуала в загсах и в первую очередь во дворцах бракосочетания обязательно присутствовала фраза: «А теперь в знак любви и верности обменяйтесь кольцами». Сначала обряд с кольцами казался странным. Мемуаристка Э.В. Лурье писала о событиях 1959 года: «Устраивать свадьбу нам не хотелось, тем более, что самые близкие друзья отсутствовали, а свадебная атрибутика меня абсолютно не интересовала – я отказалась даже от обручального кольца: „колец не ношу“» (Лурье 2007: 535).

Но уже в середине 1960-х годов поколение советских людей, чей активный брачный возраст – от 20 до 30 лет – совпал в хрущевскими реформами, воспринимало обручальные кольца почти как данность, не приписывая им религиозных свойств, но все же на подсознательном уровне ощущая в них некую скрытую магию. А.Г. Битов посвятил обручальному кольцу своей возлюбленной Фаины целую историю в романе «Пушкинский дом», полагая, что «как символ она чрезвычайно характерна» (Битов 1996: 136). «История эта, – пишет автор, – действительно о кольце, о самом обыкновенном (курсив мой. – Н.Л.) обручальном кольце, о круглом дутом колечке» (там же: 139).