Мужчина, которому захотелось согреться

Пророк отказался целовать Саломею, и тогда она руками тетрарха обезглавила Иоканаана, который не желал даже смотреть на нее, не испытывал ничего, кроме презрения к ней. Красотой Саломеи восхищались все, начиная с молодого сирийца, заканчивая самим тетрархом, но ей не нужно было их восхищение.

Она желала того, кто ее презрел.

Учитель улыбнулся.

Любовница.

«Радуйся сделанному, а не жалей об упущенном». Было в конфете с предсказаниями.

Аида.

Как же он похотлив. Нет больше той пряди волос, достающей до густых, как пышные пшеничные поля, ресниц его правого глаза. Он избавился от волос. С волосами он был красивее.

Учитель.

Покажите мне взрослого человека, который не испытывал сильного стремления к удовлетворению полового чувства.

Ученик.

Она поцеловала его рот, рот обезглавленного Иоканаана. Саломея добилась своего.

Учитель.

Но какой ценой? И знала ли она, какую цену ей придется заплатить за этот поцелуй?

Ученик.

Тетрарх непредсказуем.

Учитель.

Человек, которым движет жажда владеть, в которого впились острые копья ревности и страха, – очень непредсказуем.

Аида.

Он много обещал, но мало что исполнил. Пусть взвешивает каждое слово впредь.

Учитель.

Вам важно было, чтобы он исполнил данные вам обещания.

Любовница.

Не хочу ничего говорить, мало времени. Хочу жить здесь и сейчас.

Ученик повернулся на левый бок и поцеловал любовницу, она была красива, свежа и очаровательна, как первые подснежники в лесу, восставшие из груды снега.

Аида.

Он отвратителен! Он – ужасный любовник, у меня были любовники, которые обращались со мной, как с самым нежным из созданий, как с самых хрупким из всего, что можно разбить.

Открывает окно.

Кричит.

Он – ужасный любовник! Со мной обращались бережно.

Учитель.

Кричите громче. Вы тихо кричите, так никто не услышит.

Аида закрывает окно. На солнечном сплетении ученика вспыхивает огонек и скользит, как по ледяной горке, от сплетения до пупка. А затем исчезает.

Ученик поднял веки и перестал пить губы темноволосой любовницы, чьи глаза, будто из драгоценного камня, из которого были сделаны стены храма царя Соломона, внимательно смотрели на него.

Ученик.

Я вернусь спустя одну сигарету.

* * *

Я курил в номере свои сигареты с ментолом, время от времени она из моих рук делала глубокую затяжку, медленно выпуская в мою сторону дым.

Я начал испытывать глубокое отвращение к себе. Тайное отвращение, оно не лежало на поверхности, я долго скрывал его от самого себя, думая о чем угодно, только не об этом. У меня не было мыслей: «Ты поступаешь гадко, ты делаешь неправильные вещи». Разве люди, протаптывающие собственные дороги ногами, а не языком, могут оценивать мир так однобоко? Могут ли они позволить себе давать оценку? Есть действие и есть последствия действия. А «правильно» и «неправильно» – это что-то субъективное, личное дело каждого в зависимости от его воспитания, религиозных взглядов, убеждений, пройденных и еще не пройденных дорог, совершенных ошибок. Звучит как оправдание, но даже тот, кто писал Ветхий Завет, не давал оценок, описывал лишь действия и их результаты. В той же «Саломее» автор не дает оценки созданному, но он разжигает конфликт, и в этом конфликте мы находим сердце, чтобы отыскать в нем символ.

Мое отвращение к себе еще не созрело в конфликт, из конфликта не разгорелся бунт. Я не знал, откуда взялось это отвращение – родилось во мне само или кто-то посеял его.

Отказавшись от всех навязанных мне ориентиров, отказавшись от всего, что не позволяло мне услышать собственный голос, я начал создавать новые ориентиры, искать поддержку в тех личностях, которые имели авторитет для меня. Женщина-Муза, великая женщина в маленьком мире, при разговоре с ней складывалось впечатление, что она впитала в себя знания всех веков. Уайльд разговаривал с веками, а я разговаривал с ним, когда не находилось в моем окружении человека, который бы выслушал меня и ответил на мой вопрос; по большей части я внимательно слушал его, мне хотелось слушать человека, который, отбывая наказание в Редингской тюрьме, написал своему верному другу Робби: «Я в ужасе и за себя – ведь я выйду на волю без единой книги».