Мужчина на всю жизнь

Вот скотина, подумала она.

Он по-прежнему понимал толк в еде. Сначала аперитив, потом внимательно пройтись по всему меню вплоть до мороженого с подогретой малиной и "эспрессо" с кальвадосом.

Хотя Инга с Куртом пытались уйти от этого разговора, он еще раз вернулся к тому вечеру и к своему тогдашнему поведению. Теперь, оглядываясь назад, конечно, легко говорить, что он вел себя по-детски. Но все это было не так просто. Когда он работал на грузовом такси, напарник однажды задал ему хитрый вопрос, а именно: считает ли он, Хайнц Маттек, себя виноватым в том, что остался без работы?

И Хайнц со всеми подробностями рассказал, как чуть было не уверовал в то, что действительно виноват. Чувство неполноценности, неуверенности в себе, сомнения: не слишком ли медленно ты работал, не слишком ли много уходило у тебя в брак и так далее. Конечно же, он знал, что его вины тут быть не может, и тем не менее реагировал именно так. Короче говоря, в то, что он знал наверняка, он не мог поверить, а то, что интуитивно чувствовал, не было подкреплено знанием. От этой раздвоенности и шла раздражительность, агрессивность.

Он снова описал тот вечер. Как его вдруг начала раздражать Куртова борода, поза Инги, как он рассказывал об автомобиле господина Кремера и как у Инги вдруг задрожал подбородок.

Он говорил с юмором, и теперь можно было весело посмеяться над этим, смеялась даже Инга. И хотя Марион тоже смеялась, ее не оставляло ощущение, что здесь что-то не так.

Но она и тут себе не поверила. Сообразив, что означает бумажка на кухонном столе, она в первую минуту почувствовала не радость, а разочарование. Разочарование, страх — и лишь потом всепоглощающее облегчение. Ведь не может быть, чтобы она испытывала разочарование по поводу того, что он снова получил работу.

Так и теперь. Ведь не может быть, чтобы он лгал, говоря сейчас о себе, чтобы он не верно анализировал свой опыт, да и описывал он все это вполне логично. И тем не менее ее тревожила манера, в какой он рассуждал о том вечере. Тревожила его манера говорить о себе. Получалось, что он был кругом неправ.

Она попыталась отвлечь его от этой темы, но поняла, что добьется такого лишь ценой испорченного настроения. Ему доставляло необъяснимое удовольствие высмеивать тогдашнего себя. Ведь теперь, когда все благополучно кончилось, его вновь следовало воспринимать только всерьез. И опять она спросила себя: а почему бы и нет? Чего ей еще надо? Что вообще она может возразить против этого? Да, он действительно не хочет ничего забывать и тем не менее радуется жизни, хотя и без прежней восторженности. Что она может возразить против его желания наладить отношения с Куртом и Ингой, они и в самом деле вполне безобидные люди. И вообще, сегодняшний вечер прошел так удачно. Прямо как по писаному.

Он до неприличия хорошо выглядит в своем синем костюме, решила она.

И только когда они были дома, он по-настоящему сломался. Едва успел швырнуть свою одежду на стул и тут же рухнул в постель. Когда она вернулась из ванной, он уже спал.

И опять все пошло по-старому. Как и раньше, они вместе ужинали. Как и раньше, покончив с едой, он вставал и уходил в гостиную. Как и раньше, кричал ей, не отрываясь от телевизора: "Захвати мне бутылку пива, Марион!"

И как раньше, она оставалась одна у стола с грязной посудой, делала ему бутерброды на следующий день, накрывала стол к завтраку, заправляла кофеварку, так что утром ему нужно было только нажать на кнопку, приготавливала ему чистое белье, переключала по его желанию телевизор на другую программу, прогоняла Карстена с его уроками из гостиной, чтобы ничто не мешало ему спокойно наслаждаться телевизионной рекламой.

Хайнц достал бумагу и карандаш. Сколько мы платим сейчас за электричество? Сколько стоят проездные билеты для детей, сколько мы платим за водопровод и канализацию, сколько мусорщику? А то я как-то потерял чувство реальности.

— Нам необходима новая посудомойка, — сказала Марион.

— Пока сгодится старая, — сказал он, продолжая свои подсчеты.

— Она вообще больше никуда не годится.

— И тем не менее, — сказал он, что-то вычисляя.

Это звучало как приказ.

Она бросила взгляд на его записи. Ее денег он в расчет не принимал. И ее самое тоже.

С работы они приходили примерно в одно время. Но если он тут же ложился, задрав ноги кверху, то для нее начиналась вторая смена.

Я не выдержу, думала она.

— Хайнц, так дальше не пойдет, — сказала она.

— Именно, — сказал он, — ты должна бросить работу.

Она могла бы предвидеть, что однажды он это скажет.

— Ты не можешь этого требовать.

— Могу. Тогда все у нас станет как раньше.

Она вышла из комнаты. Надо спокойно все обдумать.

— Я его еще уговорю, — сказала она Ирене. Но прозвучало это не слишком уверенно.

Она ждала, но больше он к этой теме не возвращался. Работа, домашнее хозяйство, короткий сон — как белка, крутилась она в этом колесе, чувствуя, что тело все больше наливается свинцом. Даже от приглашений Ирены она начала отказываться.

— Я попросту умираю, — сказала она Ирене. — Даже объяснить не могу. То и дело темнеет в глазах.