Мужчина-подарок

На вокзале я сразу увидела их. Они выделялись из снующих взад-вперед пассажиров, приподнятые над их суетой своей гордой и горячей красотой. Я сразу поняла, что возле Ирмы стоит Шота. При виде его я даже зажмурилась, как тогда, когда впервые увидела его жену. Он был красив не меньше, чем Ирма или Шаманаев. На нем был обычный цивильный костюм, но даже в нем он был живым олицетворением витязя в не раз уже упомянутой тигровой шкуре. Осанка, развернутые плечи, гордая посадка головы – все говорило о породе, о принадлежности к старинному роду. Лицо с чуть хищноватым носом и глазами черными, как ночь, было благородно.

Я поняла, что Шаманаев проиграл. Против этого высокогорного грузинского орла он выглядел всего лишь вороном с городской крыши или грачом, копошащимся в только что посыпанном свежей землей газоне. Видно было, что Шота Елошвили любил свою жену такой, какая она есть. Со всеми ее морщинками, с темными кругами под глазами, с изменой ему, с тоской по другому мужчине. Ирма говорила, что он ни разу не сказал ей ни слова любви. Сейчас я понимала, что ему и не надо было этого делать. Все то время, пока ее не было с ним рядом, он продолжал любить ее. И он еще докажет ей, что она зря соблазнилась грачом с газона. Она отойдет от воспоминаний и полюбит Шота. Его невозможно не полюбить.

Я подошла к чете Елошвили.

– Наденька! – бросилась ко мне Ирма, обняла, поцеловала и представила своего мужа: – Вот, познакомься, это Шота.

Мы с орлом-витязем обменялись кивками и улыбками. Если бы вы могли видеть улыбку Шота! Она предназначалась вроде бы мне, но в ней отчетливо сквозило и другое. Он улыбался, радуясь тому, что весь ужас наконец закончился, что жена едет с ним к ребенку, туда, где находится их родной дом, родители, их начало начал.

Рассказывать, что происходило на вокзале дальше, не имеет смысла. Мы с Ирмой говорили обыкновенные приличествующие случаю слова прощания, обменивались адресами, и обе понимали, что никогда больше не только не увидимся, но и не напишем, и даже не позвоним друг другу. Ирма Елошвили должна обрубить все концы, и она сделает это. Во время последнего объятия перед посадкой в вагон Ирма шепнула, чтобы я вынула из ее стола бриллиантовое кольцо и отдала Алексу.

Я ехала домой, едва сдерживая слезы. Мне было жалко всех: Ирму, Шота, Шаманаева, себя, любимую. Конечно, теперь Лешка опять свободен, и даже кольцо для помолвок – бесхозно, но… Он мне теперь как мужчина был совершенно неинтересен.

Разумеется, на следующий день Ирма в агентство не пришла. Чтобы поскорее покончить с ее неприятным поручением, я достала из стола кольцо и пошла в кабинет босса.

Оторвавшись от какой-то бумаги, которую изучал, Лешка кивнул мне на стул и процедил:

– У тебя пять минут, не больше. Еду в Гавань. Там выставка как раз по нашей специальности. Если увижу что-нибудь стоящее, потом вас туда по одному зашлю.

Я молча положила на его бумагу кольцо. Мне кажется, он все понял сразу. Лицо его вытянулось, а губы опять некрасиво расплющились и расплылись, как в детстве.

– Где она? – спросил мой босс.

– Едет в поезде в Кутаиси, – ответила я.

– К ребенку?

– К ребенку, но… вместе с мужем, Лешка.

– Мое дело безнадежно?

– Безнадежно, Шаман. Шота любит ее.

Лешка вскочил со стула, швырнул кольцо об стену и выкрикнул:

– А я? Разве я не любил ее?

– Хм, прямо диалог Гамлета с совестью, – усмехнулась я.

– Это еще здесь при чем? – рявкнул Лешка.

– Есть такое стихотворение, когда Гамлет после кончины Офелии кричит:

– Но я ее любил,
как сорок тысяч братьев
любить не могут!

– И что?

– А совесть ему отвечает:

– Меньше
все ж, чем один любовник!

– Много они понимают, эти твои поэты, твоя Цветаева! – глухо отозвался Лешка.

– Они, я думаю, понимают побольше нас с тобой. Но не нужно быть поэтом Ивановной, чтобы видеть: Ирма в твоей жизни занимала очень скромное место.

– Скромное, да? Но у меня ведь агентство! Я не поэт, я бизнесмен, Надька! А время, оно же – деньги!

– Может, пусть бы их было чуть-чуть поменьше?

– Дело не в конкретной звонкой монете! Чтобы фирма существовала, надо крутиться, и у меня действительно мало свободного времени. Тебе ли этого не знать! Ирме ли этого не знать!

– Ты, Лешка Шаман, каким был дураком, таким и остался. Можно дома вообще не бывать, но жена… или там… любовница… не знаю, как Ирму величать, могла бы быть на сто процентов уверена, что при всей твоей занятости она для тебя – самое главное.

– Я и так старался, как мог, – сник Лешка, будто только сейчас уразумел, что кричи – не кричи, доказывай – не доказывай, Ирма все равно уже на пути к Кутаиси. – Может, мне поехать за ней, а? Как считаешь?

– Поздно, Леша. Ты ведь давно обещал Ирме разгрести дела и заняться ее сыном и разводом с Шота.

– Ну… ты же сама видела, как много работы навалилось с уходом Дарьи и Егора… Мать честная! – неожиданно громко вскричал Шаманаев, пораженный до глубины души тем, что только что его осенило. – Теперь еще и Ирмы не будет – вообще по миру пойдем!