Мужчина в колготках

Развернулись и пошли дальше. Лужков повернулся, тихонечко поднял вверх большой палец и подмигнул мне.

А потом был Карабах. И после того, как мы вернулись с того концерта, на всех артистов, которые участвовали в поездке, начались гонения со стороны Азербайджана. Нас занесли в черные списки, нам запретили въезд в эту страну, журналисты обрывали наши телефоны, требуя комментариев.

Вот тебе и дружба народов. Политика берет верх…

* * *

Кобзон не раз спасал мне жизнь в прямом смысле. Как и все успешные артисты в 90-е, я был мишенью и легкой добычей для разнообразных бандитов, которые требовали дань, предлагали крышу, угрожали.

Были очень непростые моменты. Как-то я приехал с гастролей, а у подъезда меня уже ждала машина с бандитами, которые тут же вломились в мою машину, которая привезла меня из аэропорта. У меня с собой было 10 тысяч долларов наличными, я заработал за шесть концертов. Залезли в карман, все забрали — все, свободен, иди домой. Было жутко.

Бывало, пытались заставить подписывать чистые листы бумаги, на которых потом могло появиться все, что угодно. Как-то ко мне прямо домой пришли пятеро бандитов с пистолетами (об этом — позже). Много чего было…

В какой-то момент я не выдержал, пошел к Кобзону. Говорю, Иосиф Давыдович, они меня уже достали. Что мне делать? Он был очень влиятельный человек в разных слоях общества, его все уважали. И после этого смотрю — эти люди куда-то исчезли. Видимо, он кому-то что-то сказал. И меня перестали трогать.

* * *

Ко мне очень часто подходили и спрашивали, почему я не делаю Кобзона? Я отвечал, что не могу. Лучше, чем Винокур, я это не сделаю. И зачем мне позориться?

Как-то, в 1997 году, мы поехали в Ялту, на фестиваль «Крымские зори», где должен был быть юбилейный концерт Кобзона. Мы ехали огромной тусовкой, с нами был Юрий Григорьев — замечательный пародист, блестящий конферансье. Еще перед поездкой он мне сказал:

— Санька, слушай, у Кобзона юбилей, надо поздравить человека.

Я отнекивался, но на всякий случай придумал номер с балетом, сделал костюм, парик. Думаю, если, спросят — номер у меня есть. А не спросят, слава богу, значит, не надо.

И вот вечер Кобзона. Подходит ко мне Григорьев и говорит:

— Ну что, идем на сцену?

То есть не прокатило. Я так обреченно отвечаю:

— Ну идем…

А сам про себя думаю: «Я же знаю, что мне потом будет…»

И вот — идет концерт, огромный, четырехчасовой. Полный зал народа. Григорьев мне:

— Готов?

— Ну готов…

Сделал грим, один в один похож. Только маленький. Григорьев тут же подходит к Кобзону, который только что закончил очередной номер, и говорит:

— Йось, ну все, хватит уже петь, постой здесь. Отдохни немного.

И тут же пошла моя фонограмма — «Жил отважный капитан…», выходит мой балет в образе «Хора Турецкого» — все одинаково одеты, при галстуках, потом я. Кобзон стоит на сцене, спиной к залу, слава богу, у него микрофон был опущен, потому что он, глядя на все происходящее, вытаращил глаза и смачно выругался от удивления. Я это четко слышал!

Я, конечно, мысленно попрощался с эстрадой, пока заканчивал выступление. Но как потом оказалось, Кобзону оно понравилось! Он дал мне свое благословение. Было это так. После моего выступления под аплодисменты публики Иосиф Давыдович подозвал меня:

— Сань, ну-ка, бери микрофон! Сейчас мы с тобой споем! Какую?

— Иосиф Давыдович, нашу!

Вступил оркестр, и мы дуэтом спели: «Когда простым и нежным взором…». Всю песню живьем!

Я счастлив. Я пел на публике с Самим…