Мужчина в колготках

Помнится, было рискованно выдать свой план.
Еду учиться на клоуна. Где чемодан?
Рты поразинули родичи — ужас какой!
Ты — краснощекий уродище с рыжей башкой?
Поздно. Уж был на арене я. Цирк. Для меня
С первого, помню, мгновения в цирке родня.

Следом за мною в парадное глупо спешить.

Бросьте, мои буффонадные, хватит смешить.
Цирк. Только цирк. Верю, вынянчит лонж, доброта,
Запах веселый, опилочный, дней чехарда,
Песня вагонная, добрая. Время надежд…
Солнце восходит огромное, словно манеж.

* * *

Я открыл двери циркового училища. Был далекий 1979 год. Наступал июль. Солнышко светит, тепло, полный заряд положительных эмоций. Настроение — как у Шукшина, помните — «Шире шаг, маэстро!» Кстати, с этим произведением я и поступал.

Вхожу в аудиторию, большой хореографический зал, где сегодня занимается мой коллектив (по блату, втихушку, бесплатно, честно вам скажу! Но не потому, что я был в этом училище педагогом и режиссером многих номеров у студентов, которые выпускались. Просто здесь царят очень теплые отношения).

Сегодня в этой аудитории есть сцена, а тогда это был просто большой класс. Впереди — неизвестность. За столом сидят три человека, которые, видимо, что-то во мне разглядели еще до того, как я открыл рот. Я чувствовал их интерес ко мне и огромное уважение. Именно уважение я и запомнил. Педагоги на то и педагоги, чтобы с полувзгляда, жестом, мимикой дать понять человеку, что его уважают. Уважение — вообще самое важное в жизни, что может быть, наверное.

— Ну показывайте, Александр, на что вы способны.

О, я был готов, я был во всеоружии! Я же Песков или кто?! Наглый до беспредела…

И Саша выдал. Саша танцевал под «Бони М», «Полет на Венеру». У меня маленький магнитофончик такой был, там кассетка… Потом это еще раз повторилось в моей судьбе — маленький магнитофончик и кассетка — когда в 1988 году я становился ну якобы большим артистом… Об этом расскажу чуть позже.

А тогда, в 79-м, я жонглировал тремя большими теннисными мячиками, которые мне купил папа в нашем магазине. Помните, я рассказывал, как учился жонглировать и показывать пантомиму по книгам? В библиотеке при нашем Доме культуры были такие книги Ильи Григорьевича Рутберга, которые я проштудировал от и до, и брошюры из серии «В помощь самодеятельности» — в них печатались Лион Измайлов, Аркадий Арканов, Михаил Задорнов, тогда еще мало кому известные. Я учил наизусть тексты Измайлова, кстати, потом это мне очень пригодилось. Но к этому эпизоду мы еще вернемся, то ли еще будет, читайте дальше!

* * *

Итак, мальчик выступил. Свой тогдашний репертуар я помню до сих пор. Леонид Куксо — «Купола», «Клоун», Эдуардас Межелайтис — «Пепел». Василий Макарович Шукшин — «Шире шаг, маэстро!». Пушкин — «Я памятник себе воздвиг». Твардовский — «Василий Теркин». Семен Гудзенко — «Мое поколение»…

Сегодня эти произведения читают мои студенты, и я сам — на мастер-классах. Конечно, я делаю это уже по-другому, поскольку вырос, стал артистом, профессионалом. Как я читал тогда — не знаю, но я считал, что гениально. Потому что, наверное, очень искренне. Потому что военная тема всегда присутствовала в нашем доме и была для меня очень важной.

Когда я закончил, поднялся Борис Александрович Бреев:

— Молодой человек… Александр… как, Валерьянович, да? (Чуть ли не впервые меня так величали, все больше Санькой). Мы вас берем. Я — заведующий кафедрой, лично вас беру. Но с одним условием. Прямо сейчас вы пойдете в армию. Идите, служите и считайте, что вы уже поступили в цирковое училище. А потом вернетесь и начнете спокойно учиться, чтобы не тратить на это время, не разрывать учебный процесс. Вы станете крепким, еще более красивым, поджарым. А то сейчас ну что это, «сперматозоид» какой-то…

На что я, с присущей мне тогда наглостью, ответил:

— Ах, вам «сперматозоиды» не нужны? Но я все равно никуда не уйду!

Я четко осознавал — обратного пути нет. Однажды я уже обжегся с Ярославским театральным. Потому понимал — я должен поступать.

— Ну милостивый государь, — в ответ на мою дерзость сказал Бреев. — Коль вы так настроены, в армию не хотите — поступайте, ради бога. Но я буду молчать. И мои слова, которые вы только что услышали, никогда уже не будут действовать.

— Хорошо, я иду ва-банк, — сказал этой маленькой приемной комиссии Саша Песков. Все заулыбались, видимо, поверили в мою настойчивость. А я просто не мог отступить. Ведь папа, которому я в пять лет пообещал, что буду артистом, уже час как уехал в Коряжму. И вернуться домой со словами «я не поступил» я не мог себе позволить…