Мужчины и женщины существуют

Вольнов к десяти утра поехал на автомобиле на встречу с функционером спортивного клуба — лет пятнадцать назад чемпиону мира по лыжным гонкам на пятьдесят километров — тот обещал дать развернутый комментарий к прошедшим на днях соревнованиям и к скандальному заседанию МОК. Москва, как всегда, стояла в утренней пробке, но он успел вовремя. Войдя в приемную, он тотчас узнал от молоденькой блондинки-секретарши, по фигуре бывшей спортсменки, что ее начальник задерживается, извиняется и переносит встречу на час тридцать позже. Полтора часа надо было как-то убивать. С легким чувством досады Вольнов вышел из здания клуба и, перескакивая через снежную кашу и лужи, дошел до соседнего здания, где на первом этаже — сетевая кофейня, сел за пустой столик у окна, заказал себе чай в чайнике и долго думал о том, сколько денег зарабатывают владельцы заведения на этом чае, какова у них, этих бандитов, рентабельность одной чашки. Он знал, что глупо считать чужие деньги, но не мог ни на что другое переключиться и продолжал в уме делить и умножать им же самим придуманные цифры.

Тулупова отдраила ванную комнату — от зеркала до потолка. Когда терла кафель и швы, не думала ни о чем, кроме структуры поверхности и способах подобраться к ее чистоте. Хотела начать убирать в туалете, но чистящая паста закончилась. Тулупова, не раздумывая и минуты, быстро оделась, спустилась вниз на лифте, перешла на противоположную сторону улицы, сто метров в горку и еще столько же в глубь квартала — там находилась хозяйственная лавка и магазин с собачьим и кошачьим кормом, дверь у них была одна, общая. Когда она заходила, видела мальчишку лет десяти, который мерз возле входа, а когда с покупками вышла, он обратился к ней:

— Тетенька, купите рыбок.

— Что?! Каких рыбок? — не поняла сразу Тулупова.

— Вот, — и мальчишка достал из-за пазухи небольшую банку. — Меченосцы. Все разные: красный, черный и пятнистый. Тетенька, купите…

— Какая я тебе тетенька! Ты должен быть сейчас в школе…

— Женщина, — поправился коренастый, с деревенской хитрецой паренек, которого только сейчас Людмила повнимательней рассмотрела. — Мне деньги очень нужны, купите. Недорого. Сто рублей за всех. Называются “Ксифофорус Геллера”.

— Как?

— Ксифофорус Геллера.

— Как ты это выговариваешь?! Мне их кормить-то нечем… они помрут… — сраженная латынью, внутренне уже согласилась купить Тулупова.

— А я вам корм отсыплю…

— …и аквариума нет.

— А им и в банке хорошо. Они неприхотливые, — и добавил: — Веселые!

— Да уж, веселее некуда… — сказала Людмила и полезла за деньгами в сумку.

— Вы знаете — у них самки могут превращаться в самцов, — продолжал рекламировать товар мальчишка.

— Почему? — спросила Тулупова.

— Не знаю, — ответил мальчик. — Наверное, надоело самками быть.

Дома, заполняя большую трехлитровую банку водой и выпуская в нее “Ксифофорус Геллера”, она догадалась, что же на самом деле купила. Черный, с красноватыми плавниками, настороженный и быстрый — это Хирсанов, на своей черной машине, важный, богатый; красный, яркий и легкий — это Вольнов, а пятнистый, совсем как в своем клетчатом пиджаке, — Аркадий Раппопорт. Тулупова решила так. Она поставила банку на подоконник и довольно долго смотрела, как бессмысленно перемещаются ошарашенные простором и светом рыбки.

“Привет, ребята, — тихо сказала Людмила Тулупова. — Попались. С кем из вас можно Новый год встретить? А? Ни с кем. Может, вы и не мужчины вовсе?..”

Она взглянула на часы и решила прервать уборку — не успевала, надо было ехать в библиотеку на работу. И поехала.

Хирсанов прошел по коридору президентского этажа, дошел до поста службы безопасности и рамки металлоискателя, показал удостоверение — его проверили по списку, сдал выключенный мобильный телефон в ячейку сейфа, получил ключ от него, расстегнул молнию на кожаной папке, показал ее содержимое, и его пропустили дальше к приемной. Он всегда думал, что на такой высоте власти немного людей и много желающих на нее попасть, а вот он идет по красной ковровой дорожке — она всегда здесь такого цвета, и при той и при этой власти, — и он всегда находился рядом. В непосредственной близости с теми и тем, самым главным, кто решает, подписывает, от кого все зависят; если все пройдет удачно, он закрепится на этой высоте и войдет в узкий круг тех, кто не сдает телефон в ячейку и никогда не подвергается досмотру. Хирсанов сдает и, значит, его еще в чем-то подозревают, он не до конца свой. Его могут подозревать в измене, в терроризме, в том, что он может украсть святое время верховной власти, но наступит час “икс” — не исключено, что это произойдет сегодня и он сможет встать так близко, как будет удобно ему. Он сам станет частью этой высоты, это будет его коридор, его этаж, его уровень. Хирсанов поймал себя на том, что его греют, в сущности, детские мысли: “быть первым”, “иметь самые лучшие игрушки”. “Но — мы так устроены, — рассуждал он, — нам нужны лучшие женщины, лучшие машины, большие деньги, полная свобода, а это, значит, несвобода для других и поэтому…”