Мужчины и женщины существуют

“Наконец” — с этим словом она вошла в свою квартиру. Уже вечер. Ей казалось, что ее давно не было — вечность. И дом был какой-то новый, все стояло как бы не на привычных местах, хотя с четверга до вечера пятницы ровным счетом ничего не изменилось. Поорудовали дети на кухне, оставили после себя немытую посуду в раковине, нож на столе и хлеб не убрали в хлебницу — он сохнет. Но сейчас в ней это не вызвало досады, даже наоборот: мои родные, мои славные дети, Сережа и Клара не убрали за собой, значит, они здесь, рядом, с ней. Сколько раз это удушающее теплое чувство спасало ее. Даже их болезни.

Когда она, вопреки здравому смыслу и ярким сигнальным ракетам с непотопляемой подводной лодки, хотела переселить к себе уже изрядно выпивавшего Сергея Авдеева, неожиданно, вдруг, в теплую летнюю погоду привезли из пионерского лагеря Сережу, и сразу в больницу с тяжелым воспалением легких. Она доставала лекарства, бегала по врачам, высокая температура держалась долго и не сбивалась антибиотиками, потом долго выхаживала его дома. Авдеев звонил, а она не могла встречаться. Потом он пропал. Его мать противным переслащенным голосом повторяла свою дежурную фразу: “Я вас узнала, Людмила, его нет дома, где он, я не знаю”. А Сережа выздоровел. Быстро, сразу, легко. За время Сережиной болезни, возле его кровати, она поняла, что страницы этого любовного тома должны быть перевернуты, закрыты. Ей говорил это кто-то сверху, и рука тянулась к голове ребенка, густые Сережины волосы хотелось бесконечно гладить, запускать в них пальцы, подымать пряди. К кровати подходила Клара, всегда очень самостоятельная и отдельная девочка, с первых своих дней знавшая, что ей надо, и обнимала мать со спины. Они застывали в этой скульптурной группе надолго. Тулупова понимала, что ей надо смириться с одиночеством, что в том, как она живет, и есть ее счастье. Она часто вглядывалась в лица своих взрослевших детей и годы проскальзывали, как титры фильма: ни разглядеть, ни прочитать, ни понять — куда что ушло?

Она домыла посуду. Механически. Думала о том, что не знает до сих пор — у нее хорошие дети или нет? Думала о себе и о Хирсанове, о том, что он владеет кучей самых разных секретов власти, но ничего не знает про то, что прочно соединяет мужчин и женщин, что он — один, так же, как она — всю жизнь. И что они стоят — его секреты? Они как два бутерброда — он с икрой, а она — без, просто отрезанный пустой кусок хлеба. Думала о президенте Российской Федерации, который теперь стал другим, почти ее знакомым, и ему можно вроде что-то сказать, передать от нее лично, или от народа, попросить, что ли, но ничего не приходило на ум, только вспоминались слова отца, который до самой смерти повторял: “Сталина на вас нет”. Думала о Вольнове. Все мысли комкались, разлетались в разные концы, и было плохо. Непонятно почему. О том, что было в библиотеке, она старалась не вспоминать. Хотелось лечь в ванну и отмокать.

Когда Людмила зашла в ванную и разделась, она услышала, как открылась входная дверь и в квартиру кто-то зашел.

— Сережа?! — крикнула она из ванной.

— Нет, это я, — сказала дочь.

Людмила слышала, как она сняла туфли, надела тапочки и прошла на кухню.

— Ма, не надо было мыть, я бы сама.

— Я тебя просила не оставлять посуду…

— Ма, где ты была?

Людмила боялась этого вопроса.

— Я не хочу тебе рассказывать, — ответила Людмила, придумывать не хотелось ничего.

— Ма, ты пытаешься устроить свою личную жизнь?

Разговор продолжался через дверь, и Людмила была рада возможности сказать так, чтобы дочь не видела ее лицо:

— Что-то в этом роде…

— Это делается не так, — твердо сказала Клара.

— А как?

— Ты опять нарвешься на нашего отца или на Сережу, который, когда не хватает на закуску, придет с бутылкой и будет рассказывать про евреев, которые украли… Что они там украли? Советский Союз или что?

— Кла, не надо так? Что ты знаешь?

— Знаю, — громко отрезала Клара, стоя где-то рядом с дверью в ванную.

— Что? Уже все знаешь? — спросила Тулупова, упирая на слово “все”.

— Я знаю, для чего существуют нормальные женщины. И что хотят от них мужчины, и что между ними быть не должно, — четко и уверенно сказала Клара Тулупова. — Ты веришь всему, что тебе говорят. А жизнь — это не библиотека. Пришли, попросили книжку, и ты побежала, дала. Надо знать, чего ты хочешь…

— Ты знаешь?

— Да, я знаю.

— Хорошо, значит, ты будешь счастлива, не так, как я.

— Да, я буду, — сказала Клара, снова надела туфли и, открыв входную дверь, добавила: — Ма, я пошла. Я тебя люблю. Приду в двенадцать. И вообще, если каждому давать, поломается кровать…