Мужчины не ее жизни

Рут, конечно же, думала о том, что Уим Йонгблуд прочтет «Моего последнего плохого любовника»; она была готова охладить его ледяным взглядом, если потребуется. Если он подойдет к ней… Но удивил и успокоил Рут разговор с Маартеном, который сообщил ей, что убийца Рои был пойман в Цюрихе. Убийца вскоре после поимки умер!

Маартен и Сильвия сообщили об этом Рут походя.

— Наверно, убийцу той проститутки так никогда и не нашли? — спросила их Рут с напускным безразличием. (Она задала им этот вопрос во время недавнего телефонного разговора в уик-энд вкупе с другими вопросами, касающимися программы ее грядущего визита.)

Маартен и Сильвия объяснили, почему эта новость прошла мимо них: их тогда не было в Амстердаме — потому узнали об этом из вторых рук, а к тому времени, когда им стали известны подробности, они забыли, что Рут интересовалась этой историей.

— В Цюрихе? — переспросила Рут.

Вот, значит, откуда этот немецкий акцент человекокрота — он был швейцарцем!

— Кажется, в Цюрихе, — ответил Маартен. — И этот тип убивал проституток по всей Европе.

— Но в Амстердаме только одну, — сказала Сильвия.

«Только одну!» — подумала Рут.

Ей с трудом удавалось скрывать свой интерес.

— И как же его поймали?

Это был не вопрос, а мысли вслух.

Но подробности стерлись из памяти Маартена и Сильвии — убийцу поймали, а потом он умер, это случилось несколько лет назад.

— Несколько лет назад! — повторила Рут.

— Кажется, там был какой-то свидетель, — сказала Сильвия.

— И еще нашлись отпечатки пальцев, а тип этот был смертельно болен, — добавил Маартен.

— Не астма? — спросила Рут, не думая, что этим вопросом выдает себя.

— По-моему, это была эмфизема, — сказала Сильвия.

«Да, это вполне могла быть и эмфизема!» — подумала Рут, но для нее теперь имело значение одно — человекокрот пойман.

Человекокрот умер! А его смерть снимала для Рут запрет на посещение Амстердама — места преступления. Насколько она помнила, это было ее преступление.

Эдди О'Хара прибыл на чтения не то что вовремя — он приехал настолько заблаговременно, что целый час просидел в одиночестве в комнате отдыха. Он был слишком занят событиями последних недель, в течение которых умерли его отец и мать — мать от рака, который, к счастью, протекал не особенно мучительно, а его отец (не так внезапно) после четвертого за последние три года удара.

После третьего удара бедняга Мятный практически ослеп, книжную страницу он (по собственным словам), видел так, «будто смотришь через телескоп не с той стороны». До того как рак забрал ее, Дот О'Хара читала ему вслух; после этого Эдди сам читал ему вслух, а отец жаловался, что дикция сына не идет ни в какое сравнение с дикцией его покойной жены.

Вопроса о том, что читать Мятному, не возникало; книги его были скрупулезно помечены, соответствующие пассажи подчеркнуты красным, а сами книги были так хорошо знакомы старому учителю, что в кратком пересказе сюжета не было никакой нужды. Эдди оставалось перелистывать страницы, читая лишь подчеркнутые отрывки. (В конце концов сыну не удалось избежать того нагоняющего сон метода преподавания, которым пользовался старый учитель.)

Эдди всегда считал, что длинный вступительный абзац «Женского портрета», в котором Генри Джеймс описывает «церемонию, именуемую английским вечерним чаепитием», слишком уж церемониален ради самой церемониальности, и ничего более; тем не менее Мятный утверждал, что этот пассаж достоин того, чтобы его читали и перечитывали бессчетное число раз, что и делал Эдди, выключив часть своего мозга точно так же, как он это делал, чтобы помочь себе пережить свою первую сигмоидоскопию.

И еще Мятный преклонялся перед Троллопом, которого Эдди считал сентенциозным занудой. Больше всего Мятный любил следующий пассаж из автобиографии Троллопа: «Я уверен, что ни одна девушка не восстала от чтения моих книг менее благонравной, чем прежде, а некоторые, возможно, почерпнули из них, что благонравие стоит того, чтобы его беречь».

Эдди полагал, что ни одна девушка вообще не восстала от чтения Троллопа; он был уверен, что любая девушка, открывшая книгу Троллопа, больше не восставала никогда. Целый сонм девушек благополучно сгинул, читая его, и все они умерли во сне!

Эдди навсегда запомнил, как водил своего ослепшего отца в туалет и обратно. После третьего удара ворсистые тапочки Мятного пристегивались к его бесчувственным ногам резиновой тесьмой; Мятный едва поднимал ноги, и тапочки волочились по полу. Они были розовыми и когда-то принадлежали матери Эдди, но нога Мятного так усохла, что его собственные тапочки на ней не держались — даже при помощи резиновой тесьмы.

Потом подошло последнее предложение сорок четвертой главы из «Миддлмарч»[47], которое старый учитель подчеркнул красным карандашом, а его сын — прочел вслух печальным голосом. Эдди полагал, что эта сентенция Джордж Элиот может быть применима к тем чувствам, что он питал к Марион и Рут, не говоря уже об их вымышленных чувствах к нему.

«Кейсобон не верил в любовь жены, а какое одиночество бездоннее, чем одиночество неверия?»