Мужчины, рожденные в январе

Парение приостанавливается, он приземляется на что-то упругое, подрагивающее, как батут. Впереди холодно сверкнул цилиндрический предмет. Он тянется к нему. Оказывается, это огромная никелированная дверная ручка. Значит — за этой дверью?

Его переполняет яростное желание знать правду. Он рвет на себя ручку и оказывается в большом зале, освещенном спокойным голубым светом.

В центре зала он видит ее. Она почти обнажена — сквозь прозрачную ночную рубашку просвечивает ее удивительно белое тело.

У него от отчаяния начинает болеть голова: он ничего не может сделать, ничего не может изменить. Он чувствует, что вот-вот должно произойти такое, чего он потом никогда не поправит. Любовь к этой женщине наполняет его жаждой борьбы за ее и свою честь.

Она была сейчас необъяснимо молода и стройна, как в первые дни их знакомства. Эта притягательная хрупкость поразила его много лет назад на озере, когда еще не было любви, а было жаркое, постыдное туманящее разум желание.

В тот первый вечер их знакомства, когда он добился своего, когда она, убитая случившимся, сжавшись в комочек, отвернувшись к стене, лежала на топчане рядом с ним, он понял, что не сможет обмануть, бросить это невинное доверившееся ему существо. И потом случилось то, что случается с каждым любящим мужчиной: для него стала желанной только эта женщина, С годами его чувство не охладело.

Что же произошло теперь?

Плавным, спокойным движением руки женщина распустила волосы. Темные пряди, слегка отливающие синевой, прикрыли оголенные плечи. Она была красива, раскрепощена, она, казалось, собиралась войти в теплую воду реки.

Он почувствовал испарину на лбу. Его душила ревность, но он не знал, что предпринять, как остановить мать его детей от рокового шага.

В голубой выси неожиданно возникает прохлада, дышится легко, пахнет, как после грозы, озоном.

— Ирина Михайловна! Приподнимите голову мужа. Еще чуть-чуть повыше. Ага, вот так будет хорошо. Ольга Юрьевна, голубушка, берите носилки. А вы, Ирина Михайловна, не суетитесь. Возьмите на всякий случай одеяло.

— Олег Иванович, вы так толкаете, что я — могу упасть.

— Наклоните носилки, а то двери узкие. Я постараюсь не толкать. Я просто выше вас и потому вам неудобно. Ирина Михайловна, придерживайте больного. И не плачьте, этим делу не поможешь. Уж вы-то должны понимать! Вы же медик…

— Какой я медик! У меня голова кругом идет от горя.

— Подождите, Олег Иванович, я зацепилась за какой-то ящик. Поставят же посреди площадки, будто другого места нет!

— Ольга Юрьевна, сделайте шаг назад. Вот так, теперь идите осторожно вперед.

— Заставить бы тех, кто делал эти дома, крутиться чтут с носилками!

— Банальная история, Оленька. Бывает еще хуже.

— В следующий раз берите мужчину.

— Где их, голубушка, брать? Скоро врачей мужчин, как и преподавателей, совсем не будет. Полностью обабится медицина.

— Куда ж это они денутся?

— Вот догонит нас Ирина Михайловна и вам ответит. Она, как депутат, утверждает бюджет больницы. Весь секрет в зарплате.

— Он дышит?

— Дышит и очень хорошо. Только бы дорогой не растрясти…

— У меня так свело руки, будто я их весь день держала в холоде.

— Потерпите, голубушка, вот уже дверь.

Из темноты в световой круг выходит юноша. Он необычно строен и красив. На нем роскошный золотистый халат, такие халаты, наверное, носили только бухарские эмиры.

Преследователя начинает знобить. Откуда этот непостижимый, леденящий тело и душу холод? От ревности или бессилия? Он смотрит, как юноша приближается к женщине, но не может сдвинуться с места. Он прирос к полу. Силы вновь покинули его.

«Я все это знал, я все это предвидел», — в отчаянии думает он.

Вдруг перед ним возникают горы старых, полуистлевших книг. От фолиантов исходит розоватое, трепетное свечение. Это мысли тех, кто писал эти книги. Если бы приблизиться к свечению и коснуться его… Но у него нет сил даже протянуть руку. Как нужны ему эти мудрые, веками хранимые людьми мысли. Ему стоит только дотянуться до розового свечения, и он познает тайну человеческой души. Он откроет ее людям, и на земле не станет зла.

Он вдруг понимает, что все это бред, галлюцинация.

Юноша останавливается в нескольких шагах от женщины.

Преследователь неимоверным усилием воли поднимает руку. Книги и розовое свечение исчезают. Он вспоминает поразившие его когда-то летописные строки, которые навсегда как бы вплавились в его память.

«В Муроме самодержествовал благоверный князь Павел. И вселил к жене его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве человеческом, зело прекрасным».

«Ты должен был знать, — говорит он себе, — что этим все кончится. Должен был знать еще тогда, когда так настойчиво добивался этой девушки. Тебе было за тридцать, а ей всего восемнадцать».

«Но я любил ее, — протестует в нем кто-то жалеющий его. — Так никогда ни один мужчина не любил женщину».

«Но до этого ты ее обесчестил, — возражал другой голос. — Какая азиатчина! Какая пошлость!» — «Но я же любил ее! Разве этого мало?»

Это невыносимо! Это какая-то фантастика!

Он задыхается. Он чувствует, что вот-вот опять окажется в могущественном алом шаре.