Мужчины своих женщин

После всего этого мне стало плохо. К тому же я изрядно намешал водки с пивом и еще каким-то апельсиновым коктейлем. Я уже чувствовал, как на мозг ложится мегатонная плюшевая лапа. Еле выбрался на палубу, шатаясь добрался до борта, перегнулся через леер и обильно изверг из себя все выпитое и то немногое, что было съедено с утра.

— Да обычная пьянка была! День рождения, море водки. Но вот теперь я, кажется начинаю понимать, к чему вы ведете.

— Да? — заинтересовался следователь. — Очень хорошо. Продолжайте.

— А что такого? Напились, а потом… да вы сами, наверное, все знаете. Меня что, в чем-то обвиняют?

— А вы-то как сами думаете?

— Ничего я не думаю, — сказал я устало. Все это начинало мне надоедать. — Может, вы хотите, чтобы я сам придумал себе какую-то вину? Сейчас не тридцатые годы, милейший!

— Не думает он! А думать надо всегда! Постоянно! — выкрикнул следователь. Он стал ходить по кабинету, заложив руки за спину, и только теперь я увидел, какого он маленького роста, какие кривые у него ноги, какая рассыпчатая перхоть на плечах… Пиджак у него был коричневого цвета, потертый, Я вдруг подумал: если кто-то дружески хлопнет следователя по спине, поднимется легкое облачко пыли.

— Вы, Волков, не думали, когда пили с незнакомыми людьми! И в результате! Что?

Он внезапно склонился ко мне и снова уперся узкими черными маслинами в мою переносицу. Я почувствовал кислый запах его прокуренных усов.

— Что?! — спросил он требовательно.

— Что? — спросил я.

— Ничего не хотите мне сказать? Тогда я сам сейчас скажу, и вы потеряете возможность добровольно и чистосердечно во всем сознаться.

Мы помолчали.

— Итак, — сказал он.

Еще помолчали.

— Ничего не хотите сказать?

— Не хочу.

— Что ж, пеняйте на себя.

Он стал целенаправленно прибирать на столе какие-то бумажки и складывать их в папку. Губы сурово сжаты, спина прямая.

Я образцово-показательно зевнул.

— Так в чем меня обвиняют?

— В убийстве, конечно! — выкрикнул он неожиданно звонким, пионерским голосом.

— Вы что, с ума сошли?!

Ночью я пришел в себя в одной из кают; я лежал на койке и был заботливо укрыт полосатым армейским одеялом. Голова болела от жажды. На подоконнике стоял графин с водой. Мне внезапно стало до тошноты жарко. Омывшись волной пота, я быстро скинул с себя все до нитки, выпил пол-графина и вышел на палубу, в такой желанный ночной холод. Часы показывали половину второго.

Раскинув руки, подняв голову, я старался дышать всей грудью, впитывая чистоту и свежесть речного воздуха. Красота. Если бы не башка… Но мне было уже легче. Я даже чувствовал возбуждение, стоя голым здесь, в центре мира, наедине с рекой и луной. И мне казалось, что за мной кто-то следит, но от этого становилось еще лучше.

Наверное, вот так в древности и рождались языческие обряды. Водка с пивом, спермотоксикоз и луна. И тогда уж что угодно, вплоть до человеческих жертвоприношений.

Сквозь деревья пробивались далекие огни города. Какого города? Любого. Рим, Тегусигальпа, Антананариву… От монастыря донесся негромкий звон колокола. Риму три тысячи лет, Ярославлю лишь тысяча — еще молодой парень… Мы живем в своем городе, и проходим сквозь время вместе с ним, и исчезаем, а он идет дальше, цементируя в себе все наши радости и горести. Этот город все перемелет. Успокоит. Поглотит…

Луна в небе на одном только гвозде, готовая сорваться, висит тяжелая, полная. Дебелая. Для нее хочется спеть песню страсти… Она колеблется в спокойных водах реки перевернутым восклицательным знаком. Медленно и величественно сквозь это серебро проплывает дохлая кошка.

Я снова перегнулся через леер. Ихтиандр сегодня не останется голодным.

Мне послышалось какое-то еле слышное движение за углом, и я мгновенно повернулся в ту сторону. Но это был всего лишь щенок. Ему, видно, плохо спалось на новом месте. Подбежал ко мне, обнюхал ноги и неожиданно зарычал, вздыбив шерсть. Оскалил крепкие молодые зубы.

— Ты что, дурак, это же я.

Продолжая рычать, он отступил и скрылся за углом. Его хвост был трусливо поджат.

Я вернулся в каюту, снова напился воды. Заставил себя уснуть.

В следующий раз часы показывали уже почти шесть. Я допил остатки воды из графина и снова выбрался наружу. Уселся на маленькую скамеечку за углом, зевая и дрожа от утреннего холода.

Над рекой колыхался, переливался густой туман, даже сосны на том берегу неразличимы, просто нечто темное и зыбкое. Мерный, легкий плеск воды за бортом. При желании можно вообразить, что ты находишься в Бермудском треугольнике. Или в Саргассовом море, на кладбище пропавших кораблей.

Неподалеку от меня раздался сильный одиночный всплеск, будто хвостом ударила крупная рыба. По воде пошли мощные круги. Ого, подумал я, неужели здесь, практически в городской черте, еще водятся приличные щуки?

Всплеск повторился. Потом еще. И какой-то сытый женский хохоток, довольно неприятный, вырвался из тумана.

Я в тревоге поднялся и пошел посмотреть, что там такое.