Мужчины своих женщин

То, что мы увидели (а мы, конечно, и не могли отвернуться, даже если бы захотели, мы смотрели во все глаза) никак нельзя назвать чем-то особо удивительным или противным. Никакого, ясное дело, рыбьего хвоста или чего-то в этом роде. Просто сухие ножки… скрюченные, тонкие, как веточки или птичьи лапки. Ходить она не могла, даже на костылях. Наверное, многие из нас тогда пожалели, что ее несчастная тайна открылась. Так была хоть какая-то загадка, интерес… но Гоша махом все это уничтожил.

Он досадливо плюнул и сказал:

— Бог шельму метит. Тварь поганая! Я б тебя, суку… Сама по-человечески не живешь, так и другим… Оттрахать бы тебя целой ротой…

— Я же просила вчера: прибейте, — сказала Виола, царственно восседая на своем троне на колесиках. Ее лицо было торжественно и печально.

— Еще и дура, — сказал Гоша и покачал головой. — И вот из-за этой… Господи! Надо, надо что-то с этим делать, иначе…

Он резко повернулся и вышел. Но тут же вернулся.

— Вот что, — сказал он решительно, — незачем шуметь об этом. Утонул человек, и все. Бывает. Мы тут сами разберемся с милицией и все такое прочее. А эту гадину нужно отвезти домой… или где она там живет, в какой норе? Витькина машина стоит у причала. Кто возьмется? Кто водит?

Никто не хотел. У всех были какие-то более важные и срочные дела. И тогда я услышал собственный голос: «Я вожу».

— Давай, — сказал Гоша. — Вот ключи. И я больше слышать про нее не желаю. Если можешь, сделай побыстрее, чтоб духу ее здесь не было. Ладно? Только смотри поосторожнее — еще околдует чем-нибудь… И что только Витька в ней нашел? Людку из-за нее бросил, дурак… Ох, дурак…

Гоша потряс головой и вышел. Вслед за ним потянулись и все остальные. Мы вновь остались с Виолой вдвоем.

— Не бойтесь меня, — попросила она жалобно.

— А я не боюсь.

— Нет, боитесь. Хотя бы просто потому, что на мне нет одежды. Мужчины всегда этого страшно боятся.

Я вновь подал ей юбку, отвернулся, подождал, пока она с ней справится. Отыскал остальную одежду. Через пять минут мы были готовы. Я покатил коляску Виолы к выходу, мы быстро проехали по пандусу и, не оглядываясь, заспешили к автомобилю. Я помог ей перебраться на сиденье, сложил коляску и убрал ее в багажник, удивляясь себе самому — словно раньше проделывал это много раз.

Виола закурила, пока я возился с коляской, выставила локоть в открытое окно.

— Куда поедем? — спросил я, садясь на место водителя.

Она взглянула на меня, как на пустое место, медленно выдохнула дым.

— Не знаю…

Двигатель завелся сразу. Я осторожно вырулил на дорожку и поехал по ней. Вокруг все было устлано толстым ковром опавших листьев. Как это назывался один из романов Юрия Давыдова? «Глухая пора листопада», точно. Похоже на строчку чьих-то стихов.

— Так куда?

Она словно очнулась — глянула по сторонам, сделала большую затяжку чуть не в пол-сигареты.

— Может быть, к вам? — спросила она.

— У вас что, нет дома?

— Есть. Но у меня теперь нет надежного человека.

Я покачал головой.

— А в чем дело? — поинтересовалась она. — Если не считать этих проклятых культяпок, во всем остальном я — просто идеал женщины. У меня есть ум, образование, кое-какие средства, жилье, я умею готовить, шить, внимательно слушать. Ну, и в постели не бревно. Да вы же сами меня видели. Видели ведь? Я знаю много разных секретных штук, которые вам очень понравятся. Ручаюсь, такого вы ни с кем больше не испытаете. Секс с человеком, у которого большой физический недостаток, для некоторых — слаще меда: в нем есть запретное. А в вас я чувствую что-то такое… своя кровь. К тому же я бесплодна… Или вам мешает жена, любимая подруга?

— А разве для вас это имеет какое-нибудь значение?

— Никакого.

Неожиданно для самого себя я покраснел, словно подросток. И упрямо покачал головой: нет.

— Ну вот, а говорили — не боитесь, — печально заключила Виола, снова тяжко затягиваясь дымом.

Она слепыми бельмами смотрела на дорогу. Я ехал медленно.

Надо было что-то делать, куда-то везти ее, но не хотелось в третий раз спрашивать об одном и том же.

— В детстве я была такая хорошенькая, — неожиданно сказала Виола. — Просто ангелочек. Все на меня не нарадовались — беленькая, чистенькая… А когда мне исполнилось тринадцать лет, перестала быть ангелочком. Однажды в автобусе какая-то бабуля мне говорит: «Уступи место, внучка». А я говорю: «Не могу, бабушка, ноги у меня больные». Зачем так сказала, сама до сих пор не знаю. Словно внушил кто, в ухо нашептал. И когда моя остановка была, так весело вскочила и выпорхнула из автобуса, помахав напоследок бабке. Та только головой покачала да вздохнула. И вслед мне шепнула что-то. Смешно!.. Потом у меня начали сохнуть ноги, и волосы из светлых стали черными.

Виола смотрела на меня. По ее спокойному лицу струились слезы.

— Ведь я была такая хорошая, — сказала она.

— Что ж теперь поделать, — сказал я, протягивая ей носовой платок.

— Вы в самом деле думаете, что его утопила я?

— Не знаю. Может быть. Скорее всего, нет.

— Так вот, это я его утопила. Он мне надоел.

Я пожал плечами и прибавил газу.

— Он больше не интересовал меня, только мешал.

— Обязательно было убивать?