Мужей много не бывает

— Стиви, ты выиграл замечательный приз. Я тебе уже это говорила?

— Нет, еще нет, — говорит он. — Ты всегда считала, что я мало чего стою. — В его голосе не слышится ни горечи, ни обиды — Стиви просто констатирует факт.

Я внутренне улыбаюсь. «Мало чего» — так сказали бы в Кёркспи; любом другом месте сказали бы «я немногого стою».

— Я всегда считала, что ты стоишь недостаточно, — уточняю я.

— Объясни, — приказывает Стиви.

Он сидит, положив локти на стол и помешивая соломинкой коктейль. Сказав это единственное слово, поставленное в повелительное наклонение, он отворачивается и рассеянно смотрит в окно, на мерцающую неоновую надпись, гласящую: «Жизнь — хрупкая вещь. Обращайтесь с ней осторожно». Как часто случается с избитыми фразами, которые обычно пишут на поздравительных открытках и магнитиках для холодильника, в данную минуту эта надпись кажется пугающе к месту.

Постороннему наблюдателю Стиви, вне всякого сомнения, показался бы сейчас образцом спокойствия и уверенности в себе, но я замечаю, как у него нервно дернулся уголок рта. Я знаю, что Стиви волнуется. Он сидит как на иголках. Мой ответ много значит для него. Мой ответ важен для него. Он прав. За мной должок, и похоже, наступило время его отдавать. Я бросаюсь головой в омут:

— Сегодня утром ты говорил о людях из Кёркспи. Дело в том, что ты всегда был тесно связан с теми чувствами, которые я испытывала в отношении них. И эта связь сильна до сих пор.

— Продолжай.

— Они живут, с моей точки зрения, не нормальной жизнью, и сами они не нормальные люди — а я просто хотела быть нормальной. Поначалу я верила, что ты покажешь мне выход оттуда, и я по тебе с ума сходила. Потом ты начал казаться мне частью их клана, и я… начала считать тебя обузой.

— И ты бросила меня. Дальше… Белинда, пожалуйста, объясни, что ты имела в виду.

Он просит Белинду, а она никогда не могла ему ни в чем отказать.

— Ладно. Когда мне было шестнадцать и мы с тобой целовались у меня дома, ты казался мне пришельцем из другого мира. Ты ведь приехал в Кёркспи из Блэкпула, который находится даже не в Шотландии, а в Англии.

— Это Блэкпул-то другой мир? — озадаченно спрашивает Стиви.

— Ну, я же там никогда не была, — сконфуженно бормочу я. В то время я страдала ужасающим отсутствием жизненного опыта и знаний об окружающем мире. Неужели эта наивная девочка когда-то существовала? — Любить тебя, заниматься с тобой любовью было для меня вызовом, бунтом, разрыванием оков. — Я отпиваю молочный коктейль. — Впервые с тех пор, как умерла мама, мне стало не тягостно жить. Я увидела перед собой будущее. Я и не думала об университете, пока ты не сказал, что собираешься учиться дальше.

— Я знаю, что отец не говорил с тобой о продолжении образования, — говорит Стиви.

— Мой отец вообще редко со мной разговаривал. И ты это тоже знаешь.

— Рыбаки очень суеверны, когда дело касается женщин. Он ничего не имел лично против тебя.

А мне казалось, что имел. Как всегда, Стиви старается оправдать безразличное отношение моего отца ко мне. Я пожимаю плечами и решаю не указывать Стиви на то, что я была не какой-то там абстрактной женщиной, приносящей беду, — я была его дочерью. Это старая рана, и лучше ее не бередить.

— Никто не обращал на меня внимания, а ты проводил со мной очень много времени. Ты открыл мне глаза. У тебя были идеи, планы, надежды. Я верила, что вместе мы сможем выбраться из Кёркспи и что ты поможешь мне избавиться от чувства одиночества и непохожести на остальных обитателей Кёркспи, тяготившего меня с детства.

Я замолкаю, машинально беру брусочек картофеля фри, макаю его в кетчуп, но мне не хватает решимости положить его в рот. Я сказала «с детства», но мы оба понимаем, что я имею в виду «с тех пор, как умерла мать».

— Когда мы поступили в университет, ты помог мне освоиться в новой обстановке. Я просто хотела быть нормальной, похожей на остальных студентов из семей со средним достатком. Ты чувствовал себя гораздо увереннее, чем я. — Я умолкаю на мгновение, затем спрашиваю: — Помнишь, как мы не спали всю ночь, читая стихи? Думаешь, мой отец мог сделать что-либо подобное?

Я даю Стиви секунду на то, чтобы подробнее вспомнить моего отца. Мистер Макдоннел, мрачный шотландец в матерчатой рабочей кепке, гигант: рост шесть футов четыре дюйма, вес восемнадцать стоунов (без одежды, хотя вряд ли кто-нибудь захотел бы увидеть его обнаженным — он страшен и с покрытым телом). Суровый, жесткий рыбак. Голыми руками откручивает курам головы. Ухаживая за мамой, он приносил ей к субботнему чаю десятифунтовый кусок кровяной колбасы — его брат был мясником. Я помню, с какой гордостью мама рассказывала мне об этом. Я тогда не поняла, чем тут гордиться, и до сих пор не понимаю. Естественно, Стиви не сможет вообразить, как мой отец в процессе соблазнения женщины открывает сборник стихов. Я вообще не хотела бы представлять, как мои родители занимаются любовью, но все же мне кажется, их любовь была безмолвной, поспешной, небрежной и в большой степени механической.