Мужики

Обиженная Ягна замолчала, и тщетно он после этого ласково заговаривал с ней — она не отвечала. В конце концов он и сам разозлился, надел шапку и вышел, хлопнув дверью.

Ягна наладила кудель и, сев у окна, пряла, время от времени поглядывая в окно.

Ветер выл страшно, снежные вихри высотой с дом или дерево крутились повсюду и налетали на стены, все в избе дрожало, бренчала в шкафике посуда, качались у потолка украшения, вырезанные из облаток. От окон и дверей тянуло таким холодом, что Лапа то и дело искал себе местечка потеплее, а Ягна куталась в платок.

Тихонько вошел со двора Витек и позвал робко:

— Хозяйка!

— Чего тебе?

— Пан на каких конях приехал! Не кони — дьяволы! Вороные, в красных сетках, с перьями на головах, а на дуге бубенчики так и сияют золотом, как образа в костеле! А мчались как — ветру за ними не угнаться!

— Эко диво! Лошади-то панские, не наши деревенские.

— Господи Иисусе! Я таких орлов никогда и не видывал!

— Еще бы, ничего не делают и один чистый овес едят!

— Наверное, оттого. А что если бы нашу кобылку откормить хорошенько, подрезать ей хвост, гриву заплести и запрячь ее в пару с войтовой Сивкой — они так же скакали бы, как эти, да?

Лапа вдруг сорвался с места, насторожил уши и залаял.

— Глянь-ка, кто на крыльце?

Но, раньше чем Витек успел это сделать, в дверях появился какой-то человек, весь в снегу. Поздоровался, похлопал раз — другой шапкой о сапог, чтобы стряхнуть снег, и обвел глазами комнату.

— Пустите погреться и отдохнуть! — попросил он.

— Садитесь. Витек, подбрось в огонь хворосту, — в замешательстве сказала Ягна.

Незнакомец сел перед огнем и, немного отогревшись, закурил трубку.

— Это Борыны дом, Мацея Борыны? — спросил он, достав из кармана какую-то бумажку и заглянув в нее.

— Да, Борыны, — ответила Ягна встревожившись, — она решила, что это кто-нибудь из начальства.

— Отец дома?

— Муж он мне. На деревню пошел.

— Я его подожду. Позвольте посидеть у печи — промерз я сильно.

— Сидите себе, ни лавки, ни огня не убудет.

Незнакомец снял тулуп, — он, видимо, очень озяб, весь дрожал, потирал руки и все ближе придвигался к огню.

— Тяжелая, тяжелая зима в этом году, — сказал он вполголоса.

— Да, не легкая. Может, молока горячего вам принести — скорее согреетесь?

— Нет, спасибо. А вот если бы чаю…

— Был у нас чай, был, — осенью, когда мой животом маялся, я привезла из города. Да весь вышел. Не знаю, у кого и спросить.

— А ксендз постоянно чай пьет, — вмешался Витек.

— Ну что же, побежишь у него занимать, что ли?

— Не надо, не надо, чай у меня с собой, вы только воду мне…

— Кипятку, значит?

Ягна поставила на огонь кастрюльку с водой и опять села прясть, но не работала — только время от времени для виду вертела веретено, а сама украдкой разглядывала гостя с любопытством и смутным беспокойством, строя догадки, кто он и чего ему надо. Уж не из волости ли приехал перепись делать — что-то он все в свою книжечку заглядывает? Он и одет был почти как господа: на нем был серый с зеленым костюм, какие носят егеря в усадьбе, но тулуп и шапка крестьянские. "Чудак какой-нибудь или бродяга! А может быть, и кто иной", — размышляла Ягна, переглядываясь с Витеком, который подкладывал дрова в печь, но занят был больше наблюдением за незнакомцем. Он очень удивился, когда тот подозвал Лапу.

— Укусит, пес злой! — сказал он невольно.

— Не бойся, меня собаки не кусают, — отозвался гость, непонятно усмехаясь и поглаживая морду Лапы, который жался к его коленам.

Скоро пришла Юзька, а за нею старая Вавжониха и еще кое-кто, потому что среди соседей уже разнеслась весть, что у Борыны сидит чужой человек.

А тот все грелся у огня, не обращая внимания на людей, на их шушуканье и замечания. Когда вода закипела, он достал из кармана чай в бумажке, заварил, сам взял с полки белую кружку и, налив в нее чаю, стал пить его вприкуску, бродя по комнате и разглядывая образа, мебель. Иногда он останавливался посреди избы и так пристально смотрел в глаза людям, что им становилось неловко.

— Это кто делал? — он указал на украшения, висевшие на потолке.

— Я! — пискнула Юзя краснея. Гость опять долго ходил по избе, а Лапа — за ним, не отставая ни на шаг.

— А это кто рисовал? — воскликнул он вдруг удивленно, остановившись перед налепленными на рамы образов и просто на стену фигурками, которые Ягна вырезала из цветной бумаги.

— Это не рисовано, а из бумаги вырезано.

— Не может быть!

— Уж я вам говорю! Сама вырезала.

— И сами придумали все это?

— Сама. Да каждый ребенок в деревне это сумеет.

Он помолчал, налил себе еще чаю, сел у огня и довольно долго не говорил ни слова.

Соседи разошлись, потому что было уже поздно, да и метель утихла. Временами еще поднимался резкий ветер, кружил снег, стучался в окна, но все слабее и реже, как птица, обессиленная долгим полетом.

Ягна, наконец, встала из-за прялки и принялась готовить ужин.

— Служил у вас Якуб Соха? — спросил гость.

— Это Куба, должно быть? Служил, как же, да помер, бедный, еще осенью.

— Да, ксендз мне говорил. Боже ты мой, искал я его с самого лета по всем деревням, — а разыскал после смерти.