Мужики

Вскоре его сани остановились перед крыльцом, и он, в стихаре на меху, вошел в избу, а перед ним шли два сына органиста, одетые как во время службы в костеле. Ксендз прочитал по — латыни молитвы, окропил все освященной водой и пошел во двор — святить постройки и все хозяйство. Борына нес перед ним в тарелке освященную воду, а он громко молился и кропил все по порядку. Сыновья органиста шли рядом, пели духовные песни и усердно звонили в колокольчики. А все домочадцы Борыны шли позади, как во время крестного хода.

Окончив церемонию, ксендз вернулся в избу и сел отдохнуть. Пока Борына с работником ссыпали в сани два четверика овса и четверть гороха, он проверял, знают ли Юзька и Витек молитвы.

Они их знали так хорошо, что ксендз даже удивился и спросил, кто их учил.

— Молитвам меня учил Куба, а катехизису и читать по букварю Рох, — бойко объяснил Витек, и ксендз погладил его по голове. А Юзька так оробела, что покраснела вся, расплакалась и не могла вымолвить ни слова. Ксендз дал им по два образка и наказал слушаться старших, молиться и остерегаться греха, потому что нечистый скрывается повсюду и вводит людей в искушение. Потом он посмотрел на Ягну и, повысив голос, грозно сказал:

— Говорю вам, ничто не укроется от ока Господня! Бойтесь дня суда и кары, исправьтесь, пока не поздно!

Дети расплакались, — им казалось, что они в костеле, на проповеди. У Ягуси тоже тревожно забилось сердце, лицо облилось румянцем. Она хорошо понимала, что это говорится для нее. И, как только со двора вернулся Мацей, она вышла, не смея взглянуть на ксендза.

— Надо мне поговорить с вами, Мацей! — сказал ксендз тихо. Когда они остались одни, он указал Мацею место подле себя, откашлялся, попотчевал его табаком, утер нос платком, который, как уверял Витек, пахнул ладаном, похрустел пальцами и начал вполголоса:

— Слыхал я от людей, что у вас в корчме вышло… Слыхал!

— Да еще бы, у всех на глазах дело было, — сказал Борына угрюмо.

— Сколько раз я всем говорил: не ходите в корчму и женщин туда не водите! Надрываюсь, прошу — ничего не помогает! Вот и поделом вам! И еще Бога благодарите, что большего греха не было. Говорю вам — не было!

— Не было? — Лицо Борыны прояснилось: ксендзу он верил.

— Рассказывали мне еще, что вы ее за это сурово наказываете. Неправильно делаете! Кто несправедлив, тот грешит. Да, да, грешит!

— Да я только немного приструнить ее хотел…

— Виноват Антек, а не она! — поспешно перебил его ксендз. — Он нарочно, вам назло, принудил ее плясать. Должно быть, хотел ссоры, чтобы вас осрамить! Это я вам говорю! — уверял он торжественно, подготовленный Доминиковой, на слова которой он вполне полагался.

— Да… что я вам еще хотел сказать?.. Ага, вспомнил: кобылка ваша ходит по конюшне, надо ее в загородке запереть, не то лягнет ее мерин, — беда будет! У меня в прошлом году так же вот испортили лошадь… А она у вас от какого жеребца?

— От Мельникова.

— Ага, я сразу узнал по масти и по отметине на лбу! Славный конек!.. А с Антеком вам непременно надо помириться, — из-за этой ссоры парень совсем от рук отбился.

— Я с ним не ссорился и первый мириться не пойду! — сказал Борына упрямо.

— Я вам советую, как ксендз, а там дело ваше — поступайте, как вам совесть подскажет. Но помните — из-за вас человек пропадает! Вот сегодня мне говорили, что он из корчмы не выходит, всех парней бунтует, восстает против стариков и будто бы и против помещика что-то затевает.

— Ничего я об этом не слыхал.

— Паршивая овца все стадо перепортит! А затеи против помещика могут кончиться большим несчастьем для всей деревни!

Но Борына не хотел продолжать этот разговор, и ксендз, потолковав о том о сем, надел шапку, понюхал табаку и на прощанье сказал:

— Только миром всего добьетесь! Только миром, дорогие мои, все держится. Пришли бы вы мирно, по-хорошему, так и пан с вами столковался бы. Он мне что-то такое говорил, поминал об этом… Человек он добрый и рад бы дело уладить по-соседски…

— Волк он, а не сосед! А на волка одна управа — кол либо капкан.

Ксендз так и шарахнулся от него, посмотрел ему в лицо и, поскорее отвернувшись, чтобы не видеть эти холодные, неумолимые серые глаза, эти сжатые губы, нервно потер руки. Он не любил споров.

— Ну, мне пора. Так вы помните, не следует слишком большой суровостью отталкивать от себя жену. Она молода еще и в голове дурь, как у всякой бабы. Значит, надо поступать с ней разумно и справедливо: кое-чего не замечать, кое-чего не дослышать, а на кое-что и внимания не обращать — и тогда избежишь раздоров, а это главное: раздоры всегда очень плохо кончаются! Миролюбца Господь Бог всегда благословит, — благословит, говорю!.. Что за черт! — вскрикнул вдруг ксендз и отскочил, так как аист, до сих пор неподвижно стоявший около сундука, изо всей силы клюнул его в блестящий сапог.

— А это аист. Витек его осенью приютил. Крыло у него было сломано, и он не улетел с другими. Выходил его парнишка, так вот теперь живет у нас в избе и ловит мышей, как кот.

— Ну, знаете, никогда я не видывал ручного аиста. Удивительно!