Мужики и бабы

На улице перед кирпичной церковной оградой толпился народ. У коновязи, возле зеленых железных ворот стояло две подводы, лошади запряжены налегке, - в крылатые рессорные тарантасы. По черному заднику, по лакированному блеску Костылин сразу узнал эти тарантасы - риковские. Видать, и вправду праздник отменяется, подумал он. Но чего _они_ тут делают? Не за попом ли приехали?

Эта тревожная догадка холодком пробежала по спине и напряженно стянула лопатки, - из ограды от растворенных ворот выходил в синей шинели и фуражке со звездой милиционер Кадыков, шел решительным крупным шагом; за ним, еле поспевая, семенил церковный староста, Никодим Салазкин, прозванный за длинную сутулую спину и пучеглазое лицо Верблюдом. Шли они через дорогу, прямехонько к попову дому, стоявшему в окружении тополей на высоком кирпичном фундаменте под красной крышей. Костылин почтительно поздоровался с ними, приподняв кепку; Кадыков сухо ответил, кивнув головой, а Никодим приостановился и, глядя сверху своими печальными верблюжьими глазами, извинительно произнес:

- Отец Василий заупрямился - ключи от церкви не дает. Идем вот... вразумлять, стало быть.

- Почему? - спросил Костылин.

- Из району приехали... Митинг проводить в церкви. А отец Василий заупрямился. Божий дом, говорит, не содом.

- Тебе что, Салазкин, особое приглашение надо? - крикнул, приостанавливаясь, Кадыков.

- Иду, иду! - подхватил Никодим, торопливо засовывая руки в карманы, словно поддерживая полы поддевки...

У ограды молчаливо толпились мужики, бесцельно прохаживаясь, словно быки у водопоя. Бабы плотно обступили церковную паперть и горланили громче потревоженных галок на колокольне. Перед ними выхаживал на паперти, как журавль на тонких и длинных ногах, в хромовых сапожках и синих галифе Возвышаев. Он картинно приостанавливался и, покачиваясь всем корпусом, закидывал руки за спину, отводя локти в сторону, примирительно упрашивал:

- Гражданочки! Не действуйте криком себе на нервы. Вам же сказано мероприятие запланировано! Понятно? Это вам не стихия, а митинг!

- Вот и ступайте со своим митингом кобыле в зад.

- Вам митинг - горло драть, а нам лоб перекрестить негде.

- Вы нас, весь приход, спросили, что нам с утра делать? Богу молиться или материться?

- Гражданочки, запланировано, говорю, и все согласовано. С вашим Советом. Вон, пусть председатель скажет.

На краю паперти стоял председатель Тимофеевского Совета, молодой парень в суконном пиджаке с боковыми карманами и в кепке; в руках он держал красный флаг, прибитый к свежеоструганной палке. Услыхав, что Возвышаев просит поддержки его, он поднял над головой флаг и замахал им. Бабы засмеялись:

- Ты чего машешь? Иль кумаров отгоняешь?

- Тиш-ша! Сейчас он молебен затянет...

- Родька, нос утри! Не то он у тебя отсырел.

Родион Кирюшкин поставил древко к ноге, как винтовку, и крикнул переливчатым, как у молодого петушка, голосом:

- Граждане односельчане! Довольно заниматься пьяным угаром и темным богослужением! Сегодня день революционной самокритики, коллективизации и праздник урожая.

- А ты его собирал, урожай-то? Ты в Совете семечки щелкал.

- Сами вы поугорали, советчики сопливые! Из одного дня три сделали.

- Ступайте к себе в Совет и празднуйте свою самокритику.

- Ага. Раздевайтесь донага и критикуйте! Ха-ха-ха!

- А у нас великий Покров день...

- Не гневайте бога! Откройте церкву!..

- Вам же сказано было - служба ноне отменяется, - покрывая бабий гвалт, крикнул звонко Родион. - Не у нас одних отменяется - по всему району.

- Это самовольство! Против закону...

- Ты нам районом рот не затыкай.

- Пошто прогнали отца Василия?

- А ежели вас турнуть отселена?

- Мужики-и-и! Бейте в набат! В набат бейте!

Мужики, увлеченные перепалкой, стали подтягиваться от ограды, темным обручем охватывая подвижную бабью толкучку. Костылин почувствовал, как этот крикливый бабий азарт, точно огонь, перекинулся на мужиков, и они задвигались, занялись ровным приглушенным рокотом и гулом, как сухие дрова в печке. И многие стали подталкивать друг друга, подзадоривать, поглядывая на паперть, где в низком провисе - так, что рукой достать - опускалась веревка с набатного колокола. Возвышаев подошел к кольцу, за которое привязана была веревка, и заслонил его спиной. На него тотчас закричали:

- Ты нам свет на загораживай!

- Эй, косоглазый! Тебя кто, стекольщик делал?

- Отойди от веревки! Ты ее вешал?

- Мотри, сам на ней повисня-ашь...

- Эй ты, стеклянной! Отойди, говорят, не то камнем разобьют.

Возвышаев, затравленно озираясь, как волк на собачье гавканье, выхватил из кармана галифе наган и поднял его высоко над собой:

- Кто сунется к набатному колоколу - уложу на месте, как последнюю контру.

Наган на отдалении казался маленьким, совсем игрушечным, и сам Возвышаев, заломивший голову в кожаной фуражке, тоже казался не страшным, а каким-то потешным, будто из озорства нацелился наганом куда-то в галок на колокольню. В толпе засвистели, заулюлюкали, раздались выкрики:

- Мотри, какой храбрый!

- Эй, начальник! Убери пугалку, не то потеряешь!

- Подтяжком его, ребята, подтяжком.

- Заходи от угла!.. Которые сбоку.