Мужики и бабы

Легко подумать: уйти с работы; мысленно плюнуть на все, на эти строгости, на слежку, на контроль. Но тогда прощай и гордость твоя, и надежда на лучший исход. Тогда смирись перед Сенечкой и Возвышаевым и заранее готовься к тому, что из них будут погонщики. Только из них! А ты ходи с наглазниками по этой вот пустынной дороге с горы да в гору, таскай детские тетради в клеенчатом портфеле и утешай себя жалкой мыслью, что истинная вера с тобой, так как ты двигаешь прогресс. Нет, Митя! Пока еще течет во мне бунтарская кровь Обуховых, добровольно в лошадки я не пойду. Я хочу в погонщики, чтобы мародеров разогнать и остановить наконец эту адскую карусель. Что, не доберусь? Сил не хватит? Зубами грызть буду. Раздавят? Замордуют?! Пусть. Лучше быть замордованной в таком деле, чем стоять в сторонке чистенькой.

Она перешла длинную бревенчатую лаву через шумную светлую Петравку и долго подымалась на крутой каменистый берег. Здесь, наверху, было совсем светло и погуливал колючий ветерок. На маленьком квадратном пруду, вырытом для водопоя скота, резвились ребятишки; они забегали на чистый, лучезарный в утреннем блеске ледок, бросали камни, летевшие с прискоком и раскатистым гуканьем на другой берег, дружно топали подшитыми валенками, лапотками, полусапожками - ледок прогибался, трещал, покрывался местами проступающей влагой; ребятишки визжали, бросались наутек и снова выбегали на гладкое зыбкое ложе. В избах гасли огни, хлопали калитки, скрипели надворные ворота, повизгивали свиньи, призывно мычали в ожидании теплого пойла нахолодавшие за ночь буренки.

В большем пятистенком доме с высокой плетневой завалинкой, с зелеными резными наличниками, где жил теперь Федька, были все двери настежь. Двое ребят, по пояс голые, сцепившись руками, раскорячив ноги и выпятив зады, прыгали возле крыльца, как связанные петухи. Третий умывался теплой водой из висячего, на веревке, рукомойника, - пар густо валил от его мокрой спины и шеи. Один из боровшихся вдруг залаял утробным собачьим брехом и сказал, распрямившись:

- Маша, я тебя не узнал, потому и облаял, - и озорно осклабился.

- Что иное и ждать от тебя, обормота. Я тебе масла принесла, пышек. А ты брехать?

- По нонешним временам это не еда. Подумаешь, пышки, еловые шишки, ломким баском отшучивался Федька. - Заходи к нам, мы тебя курятиной угостим.

- Откуда она у вас завелась? От сырости, что ли?

- Со стола классовой борьбы перепала, - важно изрек Федька.

- Чего-чего?

- У нас здесь обострение началось, - сказал Федька, приседая и выкидывая перед собой руки. - Рр-аз-два! Все в ряд! Шагай, отряд! - и зачастил, подпрыгивая, пружиня на носках.

Мария только головой покачала и поглядела с упреком на его приятелей.

- Перестань кривляться! - сказал от рукомойника одутловатый парень по прозвищу Сэр.

- Сэр, изложите вкратце! - крикнул Федька. - Ты на крыльце, как на трибуне. Твое слово олово. Поливай классовых врагов.

- Позавчера тут разнесли одно хозяйство, - сказал, обтираясь полотенцем, Сэр. - За неплатеж излишков.

- Злостный неплатеж. Злостный! - крикнул Федька, распрямляясь, и подошел к тетке: - Давай в общий котел! Мы живем коммунией. Что ты нам принесла? - говорил он, отбирая сумку у Марии и заглядывая в нее: - Так, масло, пышки, свинина. Конфискуем на нужды пролетариата. Айда к нам в коммунию!

- Коммунары чужих кур не воруют, - сказала Мария.

- Сэр, разве мы украли кур? Нам их дали, как награду.

- Врет он, - сказал третий паренек, чернявый, прямоволосый, как еж. Мы купили за рубль три штуки.

- За рубль три курицы? - удивилась Мария. - Это где ж такой базар находится?

- Не базар, а классовый аукцион, - говорил Федька, увлекая ее под руку в дом. - Пошли, а то заморозишь нас. Говорят тебе, разнесли одно хозяйство - экспро-приировали! Как раз напротив школы. За неплатеж. Распродавал сам Наум Ашихмин, уполномоченный из Рязани, да с ним Чубуков, заврайзо. А мы помогали. Вот нам и дали трех куриц за целковый.

- А ну-ка, пусти мою руку! - Мария высвободила руку и оттолкнула от себя Федора. - Пошел вон, экспроприятор сопатый!

- Ты чего? - опешил тот у порога.

- Ничего. Вытряхни все из сумки, и я уйду сейчас же. На, отнеси в избу. Я на крыльце подожду тебя.

- Вот номер! Я же не сам по себе. Мне поручили по линии комсомола. Бабосов и Герасимов поручили. А сегодня митинг будет, просили выступить меня.

- Что за митинг?

- Посвященный смычке со старшими. А после занятий - культпоход против неграмотности. Я думал - ты на митинг к нам пришла.

- У меня свой митинг... В Желудевку тороплюсь, - соврала Мария. Ступай освободи сумку!

- Дак пошли, позавтракаем! Чай, не чужие.

- Нет, не могу. Я в самом деле тороплюсь. И хозяев нечего беспокоить, и друзей твоих смущать. Вон они все еще голыми на крыльце толкутся и в самом деле простудятся, - говорила она миролюбиво.

Через минуту Федор вынес ей опустевшую сумку, и Мария пошла в Желудевский конец села. Но возле школы ее окликнул Бабосов: