Мужики и бабы

Эти бунтовщики скорее смахивали на провинившихся шалунов - подходили неверным шагом на полусогнутых от страха ногах, озираясь по сторонам, готовые в любую минуту дать стрекача от одного грозного окрика: "Кууда?"

Но на них никто не кричал, и они шли вперед, тихо и безвольно переступая ногами, как обреченные на казнь. Первый, постарше, вислоусый, с морщинистыми щеками, снял малахай и слегка наклонил русую нечесаную голову. Второй, тугощекий, краснолицый, стоял прямо, как аршин проглотил.

- Чего вам? - спросил Озимов.

- Мы от обчества, - сказал старший.

- Не от общества, а от бунтовщиков! - рявкнул на него подоспевший Возвышаев.

- Это старухи у нас бунтовали... то есть кормушки поломали. А мы закон блюдем.

- Блюдете закон! А кто сельсовет разогнал? - вынырнул опять из-за Ежикова Доброхотов.

- Они сами разбежались...

- Вы зачем пришли? - спросил Возвышаев сердито.

- Мужуки нас послали... Поскольку вы митинг собираете, вот и надо бы поговорить.

- Приходите на митинг, вот и поговорим, - сказал Ашихмин.

- На митинге какой разговор? Там речи произносят, - ответил старший и опять слегка наклонил голову. - Пожалуйте, которые начальники, в Совет. Поговорить надоть. Тады и на митинг все придем.

- У них заправляет всем беглый кулак Звонцов. Не ходите! - сказал Доброхотов.

- Никакой он не кулак, - отвечал мужик. - Он в селькове работал. Он выборный.

- Он дом свой сжег! - торопился Доброхотов, но его не слушали.

- А если мы не придем? - спросил, усмехаясь, Ашихмин.

- Тады и мы не придем.

- А! Слыхали? Как вам это нравится?

- Ладно, поговорим. Пускай ваши сюда приходят, - сказал Возвышаев.

- Вы их заарестуете, и никакого разговора не выйдет.

- Чего с ними лясы точить? - загремел Возвышаев. - Арестовать как бунтовщиков!

- Воля ваша... - Мужик уже не кланялся; брови его сошлись на переносице, и черные дробинки зрачков в упор нацелились на Возвышаева. Тады и митинг нечего созывать. Берите всех подряд - и дело с концом.

- Молчать!

- Не горячись, Никанор Степанович. - Ашихмин взял за плечо Возвышаева и, поглядывая на Озимова, словно ища у него поддержки, сказал: - Надо идти. Это в наших интересах. Может, пойдем?

- Я готов, - ответил Озимов.

- Возьмите с собой милиционеров, - сказал Возвышаев.

- Ни в коем случае! Разговор должен быть доверительный. По душам. Так я вас понял? - спросил Озимов мужика.

- Так точно. Они ждут вас в Совете.

- Едем! - сказал Ашихмин.

- Кадыков! - крикнул Озимов. - Давай сюда!

Мужик удовлетворенно вздохнул, как конь после выпряжки, надел наконец шапку и сказал, обращаясь к Озимову:

- Надо бы церкву открыть, товарищ начальник. Обедню отслужить. Ноне масленица, народ просит.

- Это можно, - поторопился Озимов, чтоб Возвышаев не успел отказать. Только уговор - сперва на митинг, а уж потом обедню служить.

- Само собой, - сказал мужик.

- Где ключи?

Ежиков вынул из кармана шинели целую связку ключей на медном кольце и, тряхнув ею, передал мужику.

Подбежал Кадыков.

- Лошадь еще не распряг? - спросил его Озимов.

- Нет.

- Возьми с собой человека и вот по этой записке, - Озимов передал ему бумажку начпрода, - поедешь в магазин и получишь тридцать килограммов рыбы на завтрак. И по пути завезешь нас вот с Ашихминым в сельсовет.

- Есть! - сказал Кадыков. - А кого взять еще?

- Вот хоть учителя, - сказал Возвышаев.

- Нет, я не могу! - испуганно отпрянул Доброхотов. - У нас личная вражда...

- С кем, с Кадыковым? - удивился Озимов.

- Там, в селе... - махнул рукой Доброхотов и судорожно передернулся. Я прошу вас... Не могу...

- Ладно. Пусть Тима-избач съездит, - сказал Ежиков. - Он знает, где продавец живет.

Кадыков в момент обернулся с лошадью, все седоки попрыгали в кошевку и поехали.

На селе - толпы народу, будто на базаре или в ожидании выноса покойников, - смотрят сумрачно, нехотя дорогу уступают, молчат. И только ребятишки суматошной стаей носятся вокруг них и пронзительно кричат:

- Ты, татарин гололобый, не ходи чужой дорогой...

- Коммунист, коммунист... вместо дела один свист...

- Ну и село... Прямо кулацкое гнездовье, - негодуя, качал головой Ашихмин и плевал на дорогу.

Озимов мрачно молчал, а Тима-избач, прикрываясь варежкой, тихонько посмеивался.

Возле Совета, над крыльцом которого на палке трепыхался красный флаг, Ашихмин с Озимовым слезли. К ним навстречу тотчас вышли на крыльцо два мужика в нагольных полушубках, но без шапок и, придерживая растворенной дверь, стояли, как часовые, возле косяков до тех пор, пока не прошли Ашихмин с Озимовым.

В сельсовете за мощным двухтумбовым столом из мореного дуба, притащенного из барской усадьбы, сидело еще четверо мужиков; один из них, в центре, был в добротном суконном пиджаке с серым смушковым воротником, чернобородый, с открытым и дерзким взглядом смоляных цыганских глаз. Он и указал рукой на стоящие венские стулья у стены, приглашая вошедших:

- Прошу садиться!

- Вы, должно быть, Звонцов? - спросил его Озимов, присаживаясь.

- Да, ен самый, - ответил с усмешкой, гордясь и собой, и вызывающим тоном своим.

- Говорят, вы свой дом сожгли?