Мужики и бабы

- Они все могут, - словно ободренный смехом председателя, Якуша воспрянул, отвернулся всем корпусом от Федота Ивановича - послушай, мол, блоха, - и пошел работать на публику: - Вы Степана знаете? У него окромя портков да свиты никакой одежды нет. Когда ему баба портки стирает и вывешивает их ночью на забор, он ложится спать прямо в свите. Ладно. Переспал он в свите... Утром ему Настя и говорит: "Степан, порток твоих нет!" - "Куда они делись?" - "Не знаю. Только на плетне их нет". Ну кому они нужны? Ты вспомни, говорит, куда их повесила, а я посплю еще малость. Ладно. Затопила Настя печь... Что такое? Дым в трубу не идет, а в избе по полу стелется. Ну, не продохнуть. Степан ползком через порог да на улицу. А тут уж человек пять ждут его не дождутся. Ты чего, спрашивают, ай костер посреди избы разложил? Сжечь село захотел? Что вы, говорит, православные? Милосердствуйте. Настя печь затопила, а дым в избу валит. Видать, кирпичом трубу завалило. Или ворона попала... А может, галки гнездо свили? Вы давно не топили печь-то? Стоят мужики, гадают. Подошел Иван Климаков и спрашивает: ты чего, Степей, в свите? Ай заболел? Взял его за пол да как размахнет свиту. Ба-атюшки мои! Он голый, как Иисус во Ердани. Хохочут. Затвори, говорят, ворота... не то последняя скотина Степанова на волю убежит. У него ведь ни курицы, ни кошки - одни вши да блошки. А Настя на мужиков: окаянные, над чем смеетесь. Поди, кто из вас припрятал Степановы портки. Нет, говорят, они проса ломать поехали на Чакушкиной кошке. Ну, регочут, известное дело. Кто-то принес пудовую гирю на веревке. Полезли на крышу. Кинули ее в трубу - она бух как кулаком по пузе. Еще кинут - бух опять. И ни с места. Что такое? Одни кричат - гнездо галчиное. Другие помело Настино застряло. Наложи крест! Крест наложи на трубу. А может, домовой разлегся? Спроси, Степан, к худу или к добру? Наконец багор принесли. Вытащили с трудом. Портки Степановы оказались... Ну была потеха...

- А как же узнали, чья проделка? - спросил Кречев.

- Девки рассказали. К Андрею Ивановичу приходил Степан - давай штаны! Мои изорвали.

- Дал? - Кречев с удивлением поглядел на Андрея Ивановича.

- А куда ж деваться, - ответил тот. - Моя вина.

- Ну, дела, - покачал головой Кречев.

А Якуша распахнул свой серенький мятый пиджачок, подмигнул хозяйке:

- Эх, Васильевна! За твое угощение и мы тебя потешим. Где мои восьмнадцать лет? Андрей, песню!

- Какую? - спросил Андрей Иванович, подтягиваясь и расправляя плечи.

- Для начала нашу любимую... А там поглядим.

И легко, звонко запел, закинув голову, глядя в потолок с какой-то умиленной грустью, широко и вольно растягивая слова:

Укажи-и-и мне-е-е та-а-акую оби-и-итель,

Я тако-оо-ого угла-а-а не вида-а-ал.

Все сразу нахмурились, опершись локтями на стол, и, прикрыв глаза ладонями, ждали, как, жалуясь, истаивая, замирал высокий Якушин голос; и вдруг согласно и мощно, как по команде, подхватили, ахнули:

Где бы сеятель твой и хранитель,

Где бы русский мужик не стонал?

- Ну, затянули, как слепые, - сказала Надежда, проходя мимо Успенского. - Теперь до полночи простонут да прожалуются.

Успенский незаметно вышел. В летней избе возле кухонного стола стояла Маша, мыла тарелки. Он подошел и тихонько взял ее за локоть. Она обернулась к нему, улыбаясь.

- Мне с тобой поговорить давно бы надо, - сказал он.

- Ступай на волю. Я сейчас выйду, - сказала Маша.

Она повязала белую в горошину косынку и, отстукивая каблучками по деревянным ступеням, сбежала с крыльца. Он стоял возле приоконной березки, оглаживая теплую шелковистую бересту, стоял неподвижно, смотрел на белую косынку, на то, как она легким поскоком, покачивая плечами, летела к нему, и вдруг почувствовал, как ему захотелось плакать.

И в голове зашумело, замолотило в висках. "А брага-то хмельная", подумал мельком.

Маша подошла к нему, чуть потупясь, словно разглядывая перламутровые пуговицы на его застегнутом вороте, положила руку ему на плечо.

- Ну?.. Что?.. - тихо спросила она.

Он тронул губами ее волосы и с удивлением почувствовал, что они влажные и прохладные.

- Не надо, - сказала она. - Могут ненароком посмотреть в окно.

- А ты боишься?

- Не надо здесь. Пойдем отсюда.

- Куда?

- Куда-нибудь. Пойдем хоть на одоньи.

- Пойдем! - он взял ее под руку.

- Здесь не надо, - она убрала руку.

- Ну хоть за руку-то можно тебя взять? - раздраженно спросил Успенский.

- Не обижайся, Митя. Я живу у родственников, надо считаться с этим.

- Да я им что, ворота дегтем мажу?

- И так разговоры идут. Мне на эти разговоры плевать. А Надежда злится; как-никак, мол, Андрей Иванович - человек уважаемый. Чего ж вы по селу бродите? Чай, не молодые, не семнадцатилетние. Надо вам посекретничать вон, закрывайтесь в горнице и сидите сколько угодно.

- Лучше на двор нас загнать, в хлев, - засмеялся Успенский. - Уж там никто нас не увидит.

Он вдруг приостановился:

- Постой, а что ж она привечает Кречева да Возвышаева?

- Ну, с Возвышаевым мы по селу не бродим.

- Ага! Значит, вас это в горнице вполне устраивает.

Маша звонко рассмеялась: