Мужики и бабы

В избе тонко и нудно звенели невидимые комары. Жадов с минуту потоптался у раскрытого окна, потом решительно пошел к пасущимся лошадям. Сняв с одной лошади путо, он связал его кольцом, оставив один конец свободным, потом снял с себя брючный ремень, привязал к кольцу с другой стороны - получилось нечто вроде простенькой оброти.

Эту сварганенную за минуту обротку надел на морду лошади, вскочил на нее и поехал.

По лугам добрался до села Малые Бочаги, обогнул их по опушке Мучинского леса, потом, не заезжая в Пантюхино, проехал вдоль Святого болота и по Красулину оврагу подъехал к самым тихановским садам. Здесь он спрыгнул с лошади, снял с нее веревочную обротку, размотал опять путо и повесил на шею лошади. Потом, хлыстнув по крупу, направил лошадь в ту сторону, откуда приехал. Лошадь резво побежала в овраг, фыркая и оглядываясь по сторонам, и скоро пропала в темноте. А Жадов конопляниками дошел до своей усадьбы, перемахнул через плетень, пригибаясь под ветвями яблонь, прошел к боковому окну и трижды осторожно постучал в наличник. Через минуту отворилась задняя дверь, и хриплый спросонья голос брата Николая спросил:

- Ты, что ли, Иван?

- Ну кто же? Чего гавкаешь, - приглушенно сказал Иван, входя в сени.

- Ты чего так нежданно? - спросил Николай в доме. - Засыпались, что ли?

- Все в порядке, - ответил Иван. - Дельце одно обтяпать надо.

Николай хотел было зажечь лампу, но Иван остановил его:

- Не надо света. Что я тут - не должна знать ни одна тихановская собака. В тайнике постель есть?

- А как же. Перина на топчане. В коробье подушки с одеялом.

- Я туда спущусь. Просплю до завтрашней ночи. А потом исчезну.

- Как знаешь.

- Ничего не слыхать про Бородина? Милиция не шевелится? Насчет меня никаких толков нет?

- Вроде бы тихо. Андрей Иванович все Вознесение мотался где-то по лугам. Да с носом вернулся.

- Он был у Васи Белоногого.

- Кто тебе об этом сказал? - тревожно спросил Николай.

- Свои люди. - Иван прошелся по комнате, заскрипели половицы под его тяжкими шагами, остановился у окна, глядя на улицу, зло сказал: - Эта сука... новоявленный комиссар советский что-то замышляет против меня. Ну, да не на того напал. Я его сам потешу... Утру по сопатке.

- Ты на кого это? На Васю Белоногого?

- Он захотел посчитаться со мной.

- Во падла!

- Погоди, я его встречу на узенькой дорожке. А пока мы похохотаем над ним. Он на прошлой неделе наезжал в Большие Бочаги. Будто бы плуга возил. Останавливался у своих родственников. У Деминых. Он у них однова амбар обчистил. Они это знают. Вот я и послал в Большие Бочаги Лысого, посмотреть все на месте. Оттиски снять с их амбарного ключа.

- А разве Лысый вхож к Деминым?

- Дура! У Лысого рука в Бочагах. Ну? Те и сняли оттиски на мыле, а Лысый вчера привез. Я уж подобрал, подточил ключ. Вон он! - Иван вынул из кармана что-то темное и сунул в руки Николаю. - В точности.

- Эк, дьявол! Вот так ключ! Им укокать можно, - удивился Николай, перебрасывая с руки на руку большой увесистый ключ.

- Завтра ночью я обчищу у них амбар. Сделаю аккуратненько, - сказал Иван. - А Демины подумают на Васю Белоногого. И пойдет потеха.

- Почему это они подумают на Васю?

- Ну, во-первых, потому что он намедни ночевал у них, значит, ключ видел, мог подделать. Во-вторых, Лысый был в Агишеве на медпункте и тяпнул Юзину расшитую бисером тюбетейку Васиной жены. Вот она! - Он вынул из другого кармана сложенную вчетверо упругую тюбетейку и сунул в руки Николаю. - Эту тюбетейку я подкину в амбар к Деминым. Понял?

- Ловко! - Николай заливисто гоготнул, как жеребчик. - Постой! А Вася не видал случаем в Агишеве Лысого?

- Нет. А Юзя Лысого не знает.

- Здорово! Ты голову на плечах таскаешь, а не тыкву. Но, голова, на чем повезешь калым?

- На лошади.

- На моей, что ли?

- О, сундук! Найду, не твоя забота. Я все сказал... Пока. Остальное потом узнаешь. Я пошел спать. И до завтрашнего вечера меня нет. Понял? Где фонарь?

Николай на ощупь нашел в темноте висевший на стенке фонарь "летучая мышь" и подал его Ивану. Тот открыл подпольную дверь, спустился вниз и засветил там фонарь. Николай, свесив голову в проем, смотрел, как брат открыл потайную дверь за толстым угловым столбом и скрылся в тайнике.

Тайник, аккуратно обложенный кирпичом, как добрая кладовая, уходил под хлев, оттуда имел запасной выход в конце сада в терновых зарослях.

На другой день вечером, как только стемнело, Иван Жадов, сунув за пазуху литровку водки, бушлат нараспашку, пошел задами к Иллариону Сипунову, по прозвищу Сообразило, жившему через три двора. На стук в сени вышла Евдокия, за свою высоту и погибистость прозванная Верстой.

- Кто там? - глухо донесся ее голос.

- Это я, Дуня... Открой на час.

- Иван, что ли?

- Ну?

Она с минуту помедлила, как бы соображая - открывать или нет? Недовольно проворчала:

- Чего тебя нелегкая по ночам носит? Ларя спит.

- Я ему должок верну. На Пасху в карты проиграл...

Евдокия, шумно сопя, наконец открыла запирку.

- Вы уж вместе с курами на насест укладываетесь, - сказал Жадов, проходя в избу.