Мужики и бабы

На Федорке была длинная из полосатого тика рубаха, похожая на тюремный халат. Неделю назад он на спор въехал верхом на лошади в магазин сельпо; поднялся по бетонной лестнице на высокое крыльцо, потом проехал в дверь, чуть не ободрав голову и спину, и остановился прямо у прилавка. На этом прилавке ему отрезали тику на рубаху, что он выспорил. "А носить будешь?" - "Буду. Пусть привыкают к тюремному цвету. Все там будем", - смеялся Федорок. И надел-таки тиковую рубаху и поехал горшки давить. Горшечники не обижались на него, платил он аккуратно.

А с Жадовым Андрей Иванович встретился второй раз вечером в трактире.

В общественный трактир - высокий двухэтажный дом посреди площади собирались под вечер все свои и приезжие конники: владельцы рысаков, объездчики и просто игроки и пьяницы. Андрей Иванович любил накануне бегов посидеть в трактире, послушать шумных толкачей, завязывающих в застольных компаниях отчаянные споры, которые заканчивались то азартными ставками на того или другого рысака, то всеобщей потасовкой. Толкачей, которые погорластей да позабористей, подговаривали потихоньку, подпаивали, а то и нанимали за тайную ставку участники бегов. Андрей Иванович не больно поддавался азарту толкачей, он сам понимал толк в рысаках, играл "по малой" и ставки делал перед самым запуском рысаков.

Когда он поднялся по винтовой чугунной лестнице на второй этаж, там уже стоял дым коромыслом: просторный зал с высоким потолком, с фигурным карнизом, с лепным кружалом над многосвечной пирамидальной люстрой потонул и растворился в табачном дыму; официанты в белых куртках с задранными над головой подносами выныривали, как из водяного царства, и снова растворялись; редко висевшие на стенах лампы выхватывали вокруг себя небольшой клок мутного пространства, и в этом таинственном полусвете сидевшие за столами казались заговорщиками с мрачными лицами. Пытались зажечь люстру - свечи гасли. Открывали все окна - никакого движения природа застыла в тягостной душной истоме, ожидая грозу. Зато здесь, в пивном зале, бушевали словесные вихри и гром летал над головами.

Андрея Ивановича кто-то поймал за руку и потянул к столику. Он оглянулся.

- Ба-а! Дмитрий Иванович.

- Садитесь к нам! - сказал Успенский.

Ему пододвинули табурет, потеснились. Андрей Иванович присел к столику. Кроме Успенского он признал только одного Сашу Скобликова из Выселок, добродушного, медлительного малого с тяжелыми развалистыми плечами да с бычьим загривком. Остальные двое были незнакомы Андрею Ивановичу. Он поздоровался общим кивком и поглядел на Успенского: кто, мол, такие?

- Это мой давний приятель Бабосов, учитель из Климуши, - указал тот на своего соседа, успевшего захмелеть.

Бабосов только хмыкнул и головой мотнул, но глядел себе под ноги; он вспотел и раскраснелся, как в лихорадке, бисеринки пота скатывались по его морщинистому лбу и зависали, подрагивая, на белесых взъерошенных бровях.

- А это Кузьмин Иван Степанович, - кивнул Успенский на хмурого чернявого мужика с высокой шевелюрой, в галстуке и темном костюме. Бывший богомаз, бывший преподаватель по токарному делу в бывшем ремесленном училище. А теперь - учитель Степановской десятилетки. И я тоже... И он, и он, - Успенский по очереди обвел глазами своих застольников. - И этот богатырь и наследственный воитель, - ткнул в плечо Скобликова, - мы все - новые педагоги новой десятилетки. Все, брат. Рассчитался я с вашей артелью. Прошу любить и жаловать, - Успенский был заметно под хмельком и чуть подрагивающей рукой стал наливать водку Андрею Ивановичу. - Мы сегодня угощаем. У нас праздник.

- Я тоже могу угостить. И у меня удача, - сказал Андрей Иванович, принимая стопку.

- Что? Уже на облигации выиграл? - хмыкнул Бабосов.

- Николай, окстись! - сказал Успенский. - Андрей Иванович патриот. Он из своего кармана кладет в казну, а мы с тобой из казны тянем в свой карман.

- Дак каждый делает свое... как сказал Карел Гавричек Боровский. А, что? - Бабосов сердито оглядел приятелей. - Скажем, пан, открыто: крестьяне жито из дерьма, а мы дерьмо из жита.

- О! За это и выпьем, - поднял стопку Успенский и чокнулся с Андреем Ивановичем.

Все выпили.

- Так что у тебя за удача? - спросил Успенский.

- Жеребенка продал, третьяка.

- За сколько?

- За сто семьдесят пять рублей.

- Хорошие деньги. Играть на бегах будешь? - спросил Успенский.

- По маленькой, - улыбнулся Андрей Иванович.

- Во! Учись у них, у дуба, у березы... У крестьян то есть, - сказал Бабосов. - Он и удовольствие справит, и деньги сохранит. Поди, поросенка поставишь на приз-то? - спросил Андрея Ивановича.

- Я не голоштанник, - ответил тот, оправив усы. - Могу и в долг дать.

- О-о! Богатый у нас народ... - Бабосов с удивлением оглядел Андрея Ивановича мутным взором. - А ты подписался на второй заем индустриализации?

- Ну, чего прилип к человеку! - толкнул его Кузьмин.

Тот оглянулся, извинительно осклабился и вдруг загорланил:

Нам в десять лет Америку догнать и перегна-а-ать...

Давай же, пионерия, усердней шага-а-ать!

Ать, два - левой!

- Опупел ты, что ли? - рассердился Успенский.