Мужики, мужики…

Пока самый красивый и самый сильный человек живут вместе и ребенок осознает себя их ребенком, он живет в подлинном раю. Сей психологический рай характеризуется защищенностью и безответственностью. За все отвечают они, сильные и красивые. А ты живешь за их спиной как у Христа за пазухой, и смысл этого выражения станет тебе понятен много позже.

Еще должны быть братья и сестры. Ребенок может ненавидеть их по временам, может опасаться, что за старшими ему придется донашивать все, вплоть до старой жены (вспомни мультик про Карлсона). Но эти братья и сестры рождают в душе (прежде всякой богословской рефлексии) чувство коллективной ответственности, чувство локтя и еще Бог знает сколько всяких чувств.

А еще должны быть разные тети и дяди, двоюродные братья и сестры, которые собираются время от времени вместе на праздники или похороны, шумят, мешают жить, раздражают, но…

При этом всем они дают ощущать, что жизнь сложна, что жизнь – ковер, а ты – нитка, вшитая в ткань ковра. Нитки сверху над тобой, нитки – под тобой, они справа и слева. Распусти их, начни резать их или поджигать – стройное единство распадется, ты останешься всего лишь ниткой, а не частью ковра. И дай Бог, чтобы некая птица унесла тебя для использования при сооружении гнезда на одном из берегов экосистемы, чтобы не ждало тебя нечто худшее и более бесполезное.

***

Жизнь должна отличаться благословенной сложностью. Вместо этого она стремится к радикальному упрощению, которое на языке социологии и психологии зовется индивидуализмом.

Всяк сам по себе. Ни дедов с бабками, ни запаха хлебного мякиша и дешевого табака. Ни кузин с кузенами, ни теток с дядьками. Подраться не с кем. Не на кого крикнуть «Это он!», потому что и невымытая посуда, и разбросанные вещи – твоих рук дело. Больше никого, кроме тебя, нет. Ты в семье один.

Один. Для ребенка это страшное слово. Папа исчез, дед умер, тот дядя, который не папа, тоже исчез. И ты – один.

Кроме тебя только психованная мама, измученная одиночеством. А ты – ее затюканное дитя, смотрящее на мир такими глазами, словно уже слышан гул приближающегося бомбардировщика.

Се – наша жизнь, граждане. А у нас при этом хватает глупости смеяться перед телевизором.

***

Самое корявое дерево в лесу, скорее всего, выживет и упадет только под старость. Но самое сильное дерево на вершине заголившейся, как лысина, поляны упадет раньше. Его спалит молния или повалит буря. Оно – одно. Оно – не жилец.

Психологическим здоровьем и способностью выжить везде веет от человека, которого в детстве и юности окружали десятки родственников, сующих в карман пряник, дающих подзатыльник, шепчущих на ухо важные жизненные советы. Перепуганным и напряженным по необходимости придется чувствовать себя человеку, который был всю жизнь один. Его ласкали с надрывом, как перед смертью, его боялись отпустить на лишний шаг от себя. Ему вложили в голову картину враждебности мира и собственной уникальности. Это ложная парадигма.

Мы тоскуем по норме и обличаем современную жизнь в ее уродливости. Но мир подрублен под корень, и там, где нам кажется, что болезни понятны, мы клеймим, скорее всего, лишь побочные следствия того уродства, в котором живем, словно рыба в воде. Мир болен больше, сильнее, чем нам кажется, и носителем всех болезней мира, свернутых до размеров ДНК, является каждый из нас.

Простое стало редкостью, и обычное превратилось в чудо. Очевидно, из-за треснувшего фундамента нам никогда не поднять стены духовного дома так высоко, как поднимали их наши предшественники. Очевидно, лишившись элементарной базы нормальной жизни, мы стали бесполезны ко всему, кроме покаяния. Покаяние сохранит свою силу и актуальность до той самой секунды, когда зазвучит архангелова труба. А остальное нет, не сохранит.

Безногие не бегают стометровку наравне со здоровыми, и нам, безногим, не дано почти все то, что с большей легкостью давалось поколениям предыдущим.

Разрушение семьи – вот имя главенствующей язвы, которая лишила нас и силы, и мудрости, и возможности роста. Но не спешите исцелять язву собственными силами. То, что разрушалось столетиями, нельзя восстановить за годы. Да и не дело это одних лишь рук человеческих. Посему, опознав свое врожденное уродство, сядем тихо и начнем дышать носом.

Ведь если калека стремится изобразить из себя здорового, то с него и спрос иной. А если он знает о своих недугах и сам от себя не бежит в лес фантазий, то для спасения ему нужна лишь безропотность, и вера, и неосуждение.

Вот почему отцы настаивали на том, что в последние времена людям будет оставлено одно лишь покаяние без всякого иного подвига.

***

Обо всем этом хорошо думать вдалеке от шума и пыли, суеты и маеты, сидя где-нибудь на природе.

Где? Правильно – на берегу какой-нибудь экосистемы под названием «озеро». Там квакают жабы и крякают селезни, там ивы склоняют до самой воды свои грустные ветви, там кругами на воде дает заметить себя играющая рыбка, там, в едва волнующейся глади, по вечерам отражается светило малое, созданное для управления ночью.

О Молохе и детских криках