Мужики

— Тише, милая, тише! Наедайся, повезешь хозяина в город! — Он взял клок сена и вытер лошади запачканный бок. — И всегда-то ты вымажешься, как свинья! — приговаривал он, направляясь к хлеву, чтобы выпустить визжавших свиней, а Лапа ходил за ним следом и заглядывал ему в глаза.

— И тебе есть охота? На вот тебе хлебушка, на! — Он достал из-за пазухи кусок хлеба и бросил псу. Тот поймал его на лету и спрятался в конуру, так как свиньи уже кинулись отнимать у него добычу.

— Ох, эти свиньи — точно как иные люди: им бы только чужое ухватить да слопать.

Он зашел в сарай и долго разглядывал подвешенную к балке коровью тушу.

— Вот — глупая скотина, а и той конец пришел. Наверное, завтра на обед будет мясо… Только и пользы от тебя, бедняга, что человек наестся в воскресенье…

Он вздохнул при мысли об еде и поплелся будить Витека.

— Солнце вот-вот взойдет, пора коров выгонять!

Витек что-то бурчал, защищался, нырял под тулуп, но в конце концов встал и бродил по двору сонный и вялый.

Хозяин сегодня заспался. Солнце уже взошло, румянило иней и зажигало зарево в воде озера и оконных стеклах, а из избы все еще никто не показывался.

Витек сидел на пороге хлева, зевал и с ожесточением почесывался. Увидев, что воробьи стали слетаться с крыш к колодцу и плескаться в корыте, он принес лесенку и полез под крышу — заглянуть в ласточкино гнездо: что-то уж очень тихо там было.

— Замерзли, что ли?

Он стал бережно вынимать из гнезда застывших птенчиков и класть их к себе за пазуху.

— Ой, Куба, померли! — Он подбежал к работнику и показывал ему неподвижных, окоченелых ласточек.

Куба взял одну из них в руки, приложил к уху, дунул ей в глаза и объявил:

— Они застыли — видишь, как подморозило! Вот глупые, что же они не улетели в теплые края? Ну, ну… — и он пошел к своей работе.

А Витек сел у крыльца под навесом, выбрав такое место, куда солнце уже доходило и заливало белые стены, по которым ползали мухи. Он вытаскивал из-за пазухи одну за другой тех птичек, которые уже отогрелись у него на груди и помаленьку начинали шевелиться, дышал на них и раскрывал им клювики. Когда они оживали, открывали глаза и начинали рваться из его рук, он правой рукой шарил по стене и, поймав муху, кормил ею птичку, потом отпускал ее на волю.

— Лети себе к матери, лети, — шептал он, глядя, как ласточки садились на соломенную крышу хлева, чистили перышки клювами и щебетали, словно благодаря его.

А Лапа сидел перед ним, потешно скулил и кидался за каждой птичкой, выпорхнувшей из рук Витека, но, пробежав несколько шагов, возвращался ни с чем на свое место — подстерегать следующую.

— Как же, лови ветер в поле! — бормотал Витек. Он был так поглощен отогреванием ласточек, что и не заметил, как Борына вышел из-за угла избы и остановился перед ним.

— Пташками забавляешься, стервец, а?

Витек сорвался с места, но убежать не успел — хозяин ухватил его одной рукой за шиворот, а другой торопливо, снимал с себя широкий и жесткий ремень.

— Не бейте! Ой, не бейте! — только и успел крикнуть мальчик.

— Вот какой ты пастух? Так-то ты за скотиной смотришь, а? Самую лучшую корову загубил! Ах ты, подкидыш, чучело варшавское! — Он стегал его с остервенением куда попало. Ремень так и свистел, а мальчик извивался, как угорь, и вопил:

— Не бейте! Господи! Ой, убьет он меня!.. Хозяин!.. Иисусе! Спасите!

Даже Ганка выглянула из избы, а Куба плюнул и ушел в конюшню.

Борына все бил и бил мальчика, вымещая на нем свою досаду. Витек уже посинел, из носа у него шла кровь, он кричал благим матом. Наконец, он каким-то чудом вырвался и, подхватив обеими руками штанишки, убежал за ворота.

— Иисусе, убил он меня, забил насмерть! — кричал он, громко плача, и так мчался, что остальные ласточки выпадали у него из-за пазухи и сыпались на дорогу.

Борына еще погрозил ему вслед, опоясался ремнем и, войдя в дом, заглянул на половину сына.

— Солнце уже высоко, а ты все валяешься! — прикрикнул он на Антека.

— Наработался вчера, как вол, надо же человеку отдохнуть.

— Я на суд еду. Привезешь картошку с поля, а людей, как кончат копать, отправь листья сгребать на подстилку. Да еще ты бы колышки вбил — надо стены законопатить.

— Сами себе конопатьте — нам тут не дует.

— Ладно! Законопачу свою половину, а ты мерзни, лежебока.

Он хлопнул дверью и ушел к себе. Здесь Юзя уже развела огонь и собиралась идти доить коров.

— Живо давай есть, мне ехать пора.

— Не разорваться же мне, двух дел разом не сделаешь! — огрызнулась Юзя и вышла.

"Минутки спокойной нет, то и дело грызись со всеми!" — думал Борына, одеваясь. Он был зол и расстроен. Как же — с сыном вечная война, слова ему сказать нельзя, сразу готов глаза выцарапать или ответит такое, что все нутро у тебя перевернется. Ни на кого нельзя понадеяться, так один и майся всегда!

Раздражение росло, и он тихо ругался и швырял куда попало одежду, сапоги.

"Обязаны отца слушаться, а не слушаются! И отчего бы это!" — думал он.