Мужики

— Вы обвиняетесь в краже свиньи у Марцианны Пачесь. Вы загнали ее с поля к себе домой, закололи и съели. Что можете сказать в свое оправдание?

— Э… съел! Чтобы мне царствия небесного не видать, если я ее съел! Слыханное ли дело — съел! Силы небесные — это я-то съел! — жалобно причитал Козел.

— Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Оправдание? Что мне надо было говорить, мать? Ага, вспомнил: я не виноват, свиньи не ел, а Марцианна Доминикова, к примеру сказать, брешет, как собака, набить бы ей паскудную морду да…

— Ой, люди, люди! — простонала Доминикова.

— Этим вы уж потом займетесь, а сейчас скажите, как попала к вам свинья Марцианны Пачесь?

— Свинья Пачесевой? Ко мне?.. Мать, о чем это вельможный пан толкует?

— А это, Бартек, о том поросенке, что прибежал за тобой в избу.

— Ага, теперь понял, понял — так ведь это поросенок был, а вовсе не свинья! Прошу милости вашей, пан судья, пусть все слышат, что я сказал и повторяю: поросенок, а не свинья! Белый поросенок, а около хвоста или малость пониже — черное пятно!

— Хорошо, но как он к вам попал?

— Ко мне-то?.. А вот сейчас все в точности объясню, и вельможный судья и весь народ, что тут собрался, увидят, что я не виноват, а Доминикова врет, как цыган, рада оговорить человека, окаянная!

— Это я-то вру! Дай же, Матерь Божья, чтоб тебя за такие слова громом разразило! — сказала Доминикова тихо и, тяжело вздохнув, посмотрела на висевшую в углу икону. Но затем, не выдержав, погрозила Козлу костлявым кулаком и прошипела:

— Ах ты вор поганый, разбойник! — Она растопырила пальцы, словно вцепиться в него хотела. Но тут жена Бартека налетела на нее с криком:

— Так ты драться?.. Драться вздумала, сука этакая, ведьма чертова, родных сыновей мучительница!

— Тише! — крикнул судья.

— Цыц, заткните глотки, когда суд говорит, не то вышвырну обеих! — поддержал его Яцек, хватаясь за штаны, так как у него лопнула подтяжка.

Сразу стало тихо, и женщины, которые уже чуть было не подрались, замолчали и только мерили друг друга яростными взглядами да вздыхали от затаенней злости.

— Ну, говорите, Бартоломей, расскажите всю правду.

— Правду? Скажу самую чистую, как стеклышко, правду, все скажу, как на исповеди, как честный хозяин хозяевам, как свой своим! Потому что я хозяин спокон веку на своей земле, а не батрак, не мастеровой, не какой-нибудь городской мошенник. Вот слушайте, как дело было…

— Ты в башке хорошенько поройся, как бы чего не забыть, — внушала ему жена.

— Не забуду, Магдуся, нет! Вот слушайте… Иду я себе… а было это весною, как сейчас помню… за Волчьим Долом. Иду это я мимо Борынова клевера и молитву читаю, потому что в костеле уже звонили к вечерне, время было позднее. И слышу я — что такое? Голос — не голос? "Господи помилуй, думаю себе, что-то словно бы хрюкает! Чудится мне или не чудится?" Оглянулся — ничего не видно, тихо. Дьявольское наваждение, что ли? Иду дальше, и уж со страху у меня мороз по коже подирает, читаю молитвы. Вдруг хрюкает опять! "Эге, думаю, не иначе, как свинья это либо поросенок". Свернул маленько в сторону, в клевер, оглянулся — что-то бежит за мной. Я остановился — остановилось и оно. Белое что-то, низенькое и длинное, а глаза светятся, как у дикой кошки, а то и у самого черта. Перекрестился я и пошел быстрым шагом, потому что страх меня одолел: кто ж его знает, что по ночам в поле бродит? У нас в Липцах все знают, что за Волчьим Долом нечисто…

— Верно! Вот недавно Сикора проходил там ночью, так его что-то хвать за горло и наземь бросило, да так, что мужик хворал две недели, — пояснила жена Козла.

— Помолчи, Магдуся, помолчи! Иду это я, значит, — а оно плетется за мною следом и хрюкает!.. Тут как раз месяц взошел, гляжу — а это обыкновенный поросенок. Рассердился я на него. Что же это, говорю, пугать меня вздумал, дурачина? Швырнул в него палкой и иду себе домой. А шел я межой, между Михаловой свеклой и Борыновой пшеницей, а потом между яровыми Томека и овсом того Ясека, которого нынешним летом в солдаты забрали, а баба его вчера родила… Поросенок за мной бежит, как собака. Залез по дороге в картошку Доминиковой и хрюкает, и визжит, а от меня не отстает.

Свернул я на тропинку через поле — он за мной. Меня даже в жар бросило. Господи, а может, это и не свинья вовсе! Пошел я по той дороге, где крест стоит, а поросенок все бежит за мной… Вижу, что он белый, а у хвоста или чуть пониже черные пятна. Я через овражек, он за мной. Я — на те могилки, что за крестом, он за мной. Я — в бруснику, а он как кинется мне под ноги, так я и растянулся на земле. Бешеный, что ли? Только я поднялся, а он, задрав хвостик, поскакал вперед! Ну и беги, думаю, окаянный! А он все бежит передо мной — и так до самой избы. Во двор вошел, потом и в сени, а дверь в избу настежь была, так он и в избу влез… Вот как перед Богом!

— А потом вы эту свинью зарезали и съели, так? — спросил судья смеясь.