Мужская сила

— Вот досада, — сказал он. — Прямо удивляюсь, как у некоторых совсем никакого сочувствия нет. Природа такая, ничего не попишешь. А я что? Я ничего. Потом все окупается. Вот вы, например. Я все думал, ну как я его приглашу, прямо нервотрепка — жилье у меня чересчур бедное, вы видите, а вот знал: сам придет. Этакий-то аристократ!

— Илья, — сказал я. — Я пришел тебя вздуть. Я тебя вздул.

— Не переживайте, — повторил он, утешая меня. Он взял меня за ухо и дружески потянул. — Бывает. Шоковое состояние. Я бы на вашем месте точно так же себя вел. Я сильный очень. Наверно, куда посильнее вас. Вы тоже, наверно, сильный, раз меня с ног сшибли. Но, если честно, я вам как бы поддался. Я ж хозяин дома, у меня тоже манеры.

Он придвинул старый деревянный стул, чтобы я сел. Я отказался, и тогда он уселся сам, раскинув ляжки, скрестив руки, изготовясь для изящной беседы.

— Сами-то вы с моим новым творчеством ознакомились, наверно?

— Нет, — сказал я. — И когда ты это прекратишь? Почему не сосредоточишься на чем-нибудь приличном? Так и собираешься мелким полицейским репортером ишачить до конца своих дней?

— Да нет, — сказал он, опуская голос до хрипа в знак задушевности. — Хотелось бы, чтоб возможность полная была это место покинуть. Чтоб деньги были такие, чтоб жить в приятной американской атмосфере. Как вы, например, живете — один на весь такой большой дом.

Я почувствовал, что мне чуть ли не следует оправдываться.

— Мне его оставил отец. И кстати, кто-то, кажется, мне говорил, что не рассчитывает разбогатеть на поэзии?

— С тех пор я поогляделся, кой-чего заметил. Америка — страна неограниченных возможностей, Эдмунд, даже для поэтов, — сказал он ласково. — Могу представить ваши чувства. R. I. P.[2] У меня у самого нет отца. Вы б на него поглядели, на моего папашу — богатырь. Не понимаю даже, как они его убили. Такой сильный мужчина. Такой крупный. Вы, конечно, не обижайтесь, но он себе воли не давал, не стал бы он человека с ног сшибать. Так вот, — постановил он, — вы берете мои новые произведения, просматриваете их и решаете, прав этот главный редактор или не прав. И говорите мне, стали бы вы на его месте их печатать или же не стали.

Он протянул мне лист от «Ипостасности» до «Исихасты», с нудной вязью по полям. От «Энтомолога» до «Энтропии» — точно та же картина. Но было ясно, что он жмет на свое несчастное сиротство и бьет на жалость и на чувство вины. (Я понял, что, если отказаться, он это приравняет к погрому.) Я изучил все его творчество и обнаружил свежую тему посреди маргариток и закатов. Он стал писать о девушках, не об абстрактной Возлюбленной, но о конкретных девушках, с именами Роза, Белла, Стелла и тому подобное.

— Любовная лирика, — удовлетворенно заметил он. — Очень, я считаю, волнительная.

— Волнительная, примерно как безнадежно влюбленный столб, — сказал я, — хоть и не так обточена. И откуда у тебя время на девушек?

— У Леонардо да Винчи тоже было всего двадцать четыре часа в сутки. И у Микеланджело, между прочим. Да я их и не ищу. Я их привлекаю.

Тут я взглянул на него пристально.

— Привлекаешь?

— Ну. Прямо здесь и привлекаю. Даже выходить не надо почти. Кто, конечно, потоньше, с теми этот номер не проходит. Не клюют они на комнату поэта.

— Да у тебя тут ни единой книжки, — возмутился я.

— Не книги влияют, какая у поэта комната, — он не сдавался. — Тут уж влияет — какой он сам, поэт, сложение его. — И, переполняемый гнусной своей витальностью, он мне подмигнул.

Наш разговор на меня произвел неожиданное впечатление. Я начал на него смотреть так, как он сам на себя смотрел, сквозь линзы его самодовольства. Он выглядел почти красавцем. Изменился; стал крупней, мощней. На самом деле ему просто еще не было двадцати, и недавно он подрос. Он был по-прежнему нечесан, пузо буквально перло из рубашки; но что-то такое огромное в нем пробивалось.

Тогда же примерно мне поручили освещать заварушку на Карибском море — так, ряд ничтожных стычек всего-навсего, — а когда я вернулся, оказалось, что он живет у меня в доме. Я по обыкновению оставил ключ у своей замужней сестры (бзик моего отца, они у него бывали, — мол, мало ли что может случиться — я же соблюдал семейные традиции), и каким-то чудом он этот ключ у нее выклянчил: как-то, выяснилось, ее убедил, что она заслужит признательность потомства, допустив его под кров, соразмерный его качествам.

— Соразмерный твоим качествам, — протянул я нараспев. — Так-так, она, стало быть, понимает эти качества чересчур буквально. Ладно, Илья, ты хорошенько попользовался моим жильем. Хватит. Убирайся. — Чашки были грязные, все до единой, и он опустошил мои запасы виски. — Ты гулянки тут закатывал, — заключил я.

— Я разве виноват, Эдмунд? У меня в последнее время так много знакомых завелось.

— Вон отсюда.