Мужская сила

— Ах, зачем так грубо. Знаете наверху те маленькие комнатки? Со стеклянной крышей? Спорим, там раньше жила служанка? Вы и не почувствуете, что я там, это я вам гарантирую. Ну где еще мне взять столько прекрасного света? В участке, там еще хуже, чем в подвале было, одни сорокасвечовые лампочки в ходу. Муниципалитет скареден неимоверно. А что мне останется, если зрения лишусь?

И без карандаша
Поет душа,
Ум так же лих.
Но глаз меня лишить —
Как удушить:
Прощай, мой стих!
Хоть на тот свет —
Погиб поэт!

— Мой ответ прежний: нет, — сказал я. — Убирайся.

Он меня одарил снисходительным смешком:

— А недурственно. Ловко. Поэт. Ответ. Нет.

— Но я не шучу. Ты тут не останешься. Кстати, — сказал я кисло, — я-то считал, ты уж давно простился со своим стихом.

— Думаете, про глаза это у меня так, ради красного словца. Вот, смотрите, — он сунул в карман свой кулачище, выгреб очки, нацепил. — Пока вас не было, пришлось приобрести. Довольно сильные для моего возраста. Мне нельзя перенапрягать мою радужную оболочку. Эти окуляры обошлись чуть ли не в месячное жалованье на бывшей моей работе.

Тут я в него вгляделся попристальней. Он поминал о качествах, скорей речь следовало бы вести о количествах: он, пожалуй, еще подрос, не вверх, собственно, вытянулся, не вширь раздался, а текстурно укрупнился, что ли, и проверить этот факт можно было, кажется, только ткнув в него чутким мизинцем. Он разгуливал в исподнем. Впервые я отметил, сколь удивительно он волосат. Плечи и грудь — густая чаща, бицепсы — затененные порослью взгорья. Мне открылось, насколько он себе цену знает; торс держит так, будто его обрел среди античных обломков, гордо в нем угадав воительские черты.

— Давай, одевайся, — я уже визжал.

— В доме совсем не холодно, Эдмунд.

— Зато холодно на улице. Давай-давай, уматывай. В одежде или без. Вон отсюда.

Он поник головой, и я с удивлением заметил, как торчат у него уши.

— Но это вышло бы нехорошо.

— Ничего, переживу. И не волнуйся ты, пожалуйста, за мои чувства.

— Не только о вас речь. Я оставил Сильвию одну наверху, когда вы пришли.

— Ты хочешь сказать, что прямо сейчас у тебя в этом доме девушка?

— Ну, — он кротко согласился. — Но ты же не возражаешь, Эдмунд? Уверен, ты не возражаешь. И самому не чуждо, а?

Я дошел по лестнице до нижней ступеньки и заорал:

— Довольно! Спускайтесь! Убирайтесь!

Ничто не шелохнулось.

— Вы ее травмировали, — сказал он.

— Избавься от нее, Илья, не то я вызову полицию.

— И очень мило будет, — протянул он задумчиво, — они так любят мои стихи. Всегда читаю им вслух в участке. Послушайте, если вы хотите, чтоб я ушел, хорошо, я уйду, а с Сильвией можете разбираться сами. Дом у вас, конечно, просторный, дом у вас шикарный. Мебель чудная. Я, конечно, уж попользовался. Ваша сестра мне кое-чего порассказала — очень интересные дела. Ваша сестра глубоко верующая особа, да? Моральная, как и ваш папа. Такой забавник был ваш папа — подобный пункт в завещание включить! Блуд в пределах данной недвижимости.

— Да о чем речь? — Но я и сам заметил, сам уловил в своем осмотрительном вопросе совершенно неуместный жар.

— Сестра ваша упоминала. Упоминала просто, что ваш папа вам оставил дом только на том условии, что вы ничего такого себе не позволите, что бы навлекло позор на этот дом, а как только себе позволите, дом тут же отходит к ней. Ей-то, в общем, и не надо, ей зачем, но все ж таки не вредно, учитывая, сколько у нее детишек, — я, конечно, за что купил, за то и продаю. Мне кажется, вы бы не хотели, чтоб я ей сообщил насчет Регины на прошлой Пасхе, а? Вот видишь, Эдмунд, ты и сам вспотел, посмотри только на свой воротничок, и зачем же так несправедливо требовать, чтоб я оделся?

Я хрипло выдавил:

— Откуда ты узнал про Регину?

— Зачем — узнал? Кто говорит — узнал? Просто нашел пачку записок от кого-то под таким именем — Регина, и в кой-каких этих записках она рассказывает, как она провела здесь с вами Пасху, ну и вообще про ваши с ней дела. Конечно, ваша сестра немножечко чересчур строгая, наверно, но ведь она хорошая, то есть я хочу сказать, она же не подумает, что ваш наследный дом оскверняют, если я лично в нем останусь, да? И все это учтя, не дашь ли ты мне согласие, чтобы я ненадолго сюда переехал, а, Эдмунд?

С горечью я это согласие дал, хоть вопрос был, в сущности, академическим, поскольку Илья уже внедрил свои пожитки: словарь (то, что осталось, клейкий хребет, да кой-какая самая непопулярная лексика — на Ц, Ф и Щ), костюм и сигарный ящик, набитый тощими письмами из Ливерпуля, в основном не вскрытыми. Я добился от него обещания, что он будет придерживаться верхней части дома; взамен же разрешил ему взять туда с собой мою пишущую машинку.