Мужская тетрадь

Красота перестала быть причиной древнего спора – самолюбующаяся и самодостаточная, она служит формообразующим началом демонической вселенной, охотно и с размахом губя мир. Она не дарит более ни отрады, ни даже ее иллюзии, внушая тоскливое, глухое и неизбывное желание у нежных и чувствительных уродов. В эпизоде «Пляска Саломеи» демон даже сбросит – как предписано режиссерским рисунком – свою чарующую статуарность, выплескивая в резком агрессивном танце злую суть. То, что ужасало и манило О.Уайльда как предположение и догадка, стало обыденностью: красота – маска, покров зла. За этим покровом – черная пустота, поглощающая все усилия Бытия. Чувство красоты у Виктюка – как и у Сергея Параджанова или Рустама Хамдамова – развитое и острое, но какое-то однобокое. Источником вдохновения для них служат элементы материальной культуры, телесная красота и прошлые формы подобного же искусства. Дух и природа иногда проглядывают в их сочинениях, но, по правде говоря, нечасто. Меха, перья, блестки, шляпы, развевающиеся платья своей слишком плотной сочлененностью создают удушающий заслон всякому живому чувству или мысли – и со стороны творящего, и со стороны восприятия. Конечно, Параджанов и Хамдамов защищались и воевали своей искусственной игрушечной красотой против пошлости социального быта. Виктюку же выпало вернуться с этой, законченной, войны («Ах, мой милый Августин…») и обнаружить собственную крепость – разоренной.

4

Ничем не хотела бы обидеть актеров труппы Романа Виктюка – на свой лад они идеальны, как туго натянутые струны гитары или послушные клавиши настроенного фортепьяно. Они – звуки режиссерской речи, элементы его языка, фрагменты его орнамента. Их мускулистые, натренированные тела без запинки летают в пространстве, а голосовые связки исполняют без натуги все интонационные напевы (правда, артисты снабжены радиомикрофонами, потому их собственное владение сценречью не поддается анализу). Но сегодняшнему театру Виктюка не хватает настоящего героя (героини). Поскольку его, героя, онтологический смысл и видчувствительный, любящий и страдающий «урод», постольку предполагается настоящая, крупная актерская индивидуальность. Тут не обойтись сложением тела. Тут требуется подлинность страдания – то, что в разное время исполняли в композициях Виктюка Лия Ахеджакова и Авангард Леонтьев, Алла Демидова и Эра Зиганшина, Сергей Маковецкий, наконец. Но в Маковецком я что-то обнаруживаю в последнее время какую-то застылость, недвижность, успокоенность – а ведь когда он, еще не обремененный никакими званиями, азартно и обиженно хотел доказать зрителю, что это именно он народный артист России, в нем была острота, был нерв, украшавшие его игру.

Ефим Шифрин, взятый нынче Виктюком на должность чувствительного человека (урода и придурка), привычно занят раскрашиванием текста и обладает слабоватой сценической энергетикой, а маскообразная неподвижность его лица просто удручает. Как-то прямо-таки напрашивается в театр Виктюка кто-то новый и на это место идеально попадающий, но кто – не ведаю.

Не ведаю и того, расширять ли режиссеру сферу творческих интересов или, напротив, углубленно сосредоточиваться на своем, давнем и заветном. Но – вернемся к началу – песня не допета, и залы не опустели. Бэзумный Тэатр продолжает жить, поскольку жив его единственный источник, странствующая душа Р.Г. Виктюка. Бэзумный Тэатр давно распрощался с иллюзиями и надеждами на Вэликую Любоффь, но – show mast go on! – или, как у М. Цветаевой: «Петь не могу! – Это воспой…»

Февраль 1999

Плохие времена для мужчин

О фильме «72 метра»

На экраны вышел фильм Владимира Хотиненко «72 метра» – гимн российским подводникам, мужественно утонувшим из-за того, что их лодка на внеплановых учениях столкнулась с миной времен Отечественной войны, а старший офицер не проверил спасательные костюмы. Если из этой внешне эффектной и занимательной картины отжать сто литров пафоса, получается нечто очень странное, противоречивое и весьма озадачившее и зрителей, и критиков.