Мужские игры

Около одиннадцати поднялись Настя и Коротков. Завтра рабочий день, а им еще до дома добираться. Машина у Короткова была совсем дряхлой, непонятно, как она еще передвигалась, и, пожалуй, единственным исправным прибором в ней был прикуриватель. Печка, разумеется, не работала, но после жаркой квартиры и обильного застолья холод ощущался не сразу. Настя храбро сняла перчатки и полезла за сигаретами.

– Танюшка какая-то убитая, – сочувственно сказал Юра. – Прямо без слез не взглянешь. Моя-то красавица, когда сына носила, цвела вовсю, хоть сейчас на плакат «Пейте томатный сок».

– Что ты сравниваешь, твоей жене сколько лет тогда было?

– Чуть за двадцать.

– А Танюшке уже за тридцать. И здоровье не очень-то… Слушай, но где все-таки я могла наткнуться на эту «Русскую тройку», а?

– Отстань, Ася, далась тебе эта «Тройка». Давай лучше о Баглюке поговорим.

– О журналисте? Ну давай.

– Понимаешь, я в субботу и воскресенье все около него крутился, вертелся, надеялся, что хоть что-нибудь высветится. А сегодня с благословения Барина пошел к нему в редакцию. Представился, так, мол, и так, господин Баглюк, обидели вы меня своей публикацией до самого глубокого нутра. И надо нам с вами разобраться и расставить все точки и запятые в этом недоразумении. А то, дескать, нет ничего хуже обиженного сыщика.

– Ну а он что?

– А он ничего. Спокойно так сидит, улыбается. Если, говорит, обидел я вас, господин хороший, так не по злобе, а по правде жизни, потому как под каждым написанным мною словом лежит документальное подтверждение, каковое и было мною предъявлено вместе с подготовленной к печати статьей моему газетному руководству. И упрекнуть вам меня не в чем.

Настя выдвинула пепельницу и стряхнула в нее пепел.

– Врал?

– Не похоже. Тут же снял телефонную трубочку и позвонил своему начальству, начальство пригласило нас к себе в кабинет и популярно разъяснило мне, тупому и неграмотному, что у них есть доказательства, которые и легли в основу текста статьи «Трупы на свалке». Если же у меня есть факты, опровергающие эти доказательства, то пожалуйста, я могу их предъявить. Тогда и разберемся. А пока что не верить тому, что у них есть, оснований нет.

– Господи, да что ты тянешь кота за хвост? – рассердилась Настя. – Что у них есть?

– У них, Асенька, есть видеозапись монолога Никиты Мамонтова, в котором он признается в убийстве на Павелецком и рассказывает, как я его вербовал, обещая отмазать от уголовной ответственности, и как он впоследствии давал мне информацию. И диктофонная запись этого же монолога есть.

– Ничего себе, – присвистнула Настя. – И как же это понимать?

– А черт его знает!

– Подожди, Юрик, а ты точно уверен, что на пленке сам Мамонтов? Разве ты так хорошо помнишь его лицо?

– В том-то и дело… Живого Мамонтова я помню, но очень приблизительно. Ведь прошло полтора года, а после Никиты я с таким количеством людей за это время встречался и знакомился, что в голове полная каша. Зато на мертвого Мамонтова я насмотрелся вдоволь. У меня нет оснований сомневаться, но, конечно, надо, чтобы криминалисты взглянули. Похожих людей много, уж это-то мы с тобой точно знаем.

– И что тебе сказало газетное руководство?

– Что они готовы предоставить обе пленки криминалистам для проведения предварительного исследования, но настаивают, чтобы это были эксперты не из МВД, а какие-нибудь нейтральные. Я предложил им Федеральное бюро судебных экспертиз, их вполне устроило, уже и формальности все утрясли.

– Барину докладывал?

– А как же, куда ж без этого, – зло отозвался Юра. – Скоро будем пописать отпрашиваться, как в первом классе.

– А Барин как отреагировал?

– Ой, Ася, ну как может отреагировать этот идиот? Он же уверен на сто процентов, что вся эта туфта – чистой воды правда, что Никита был моим источником, а я пытаюсь выкрутиться и неумело лгу начальству. Он как услышал про то, что у журналиста есть запись и что он готов предоставить ее для исследования, так тут же кинулся свою записную книжку листать и искать приятелей в Федеральном бюро, которые могли бы по старой дружбе написать в справке, что на пленке не Мамонтов, а кто-то очень похожий. А посему доказательства липовые, статья неправильная, журналисты плохие, газеты мерзкие, короче, все в говне, а мы в белых фраках. Приятно, конечно, что начальник кидается на амбразуру и хочет защитить своего подчиненного всеми правдами и неправдами, но ведь он не верит мне, Ася. Он мне не верит. А я обидчивый, ты же знаешь. И я не хочу, чтобы меня защищал человек, который мне не верит и в глубине души считает дураком, непрофессионалом или предателем.

– Эмоции, – пробормотала Настя, плотнее запахивая куртку, потому что холод наконец начал чувствоваться, и не на шутку, – это все эмоции, Юрочка. Хочу – не хочу, любит – не любит, плюнет – поцелует. Какая разница, верит тебе Барин или не верит. Важно понять, зачем Никита Мамонтов говорил перед камерой заведомую неправду. Кто и как его заставил это сделать. И для чего. Полагаю, именно это он и собирался тебе рассказать, когда просил о встрече. Кстати, ты ведь был у него в квартире?