Мужские рассказы

— Не-е, так ты свинью не выиграешь, — досадовал Никита у Кочмаря из-за плеча. — Подсоберись малек.

Кочмаря прожгло. Он метнулся на говоруна и получил побоину в плечо. Теперь дядьке заломило руку.

Никита отскочил подальше. Кочмарь стал двигаться. Размашисто, открыто. Дядька пытался подловить ход своего противника, но Никита перемещался путано и даже как-то нескладно. Кочмарь берег плечо, больше не подставлялся. Никита еще раз шагнул в сторону и вдруг сорвался обратно, навстречу Кочмарю. Удар, который вывел заручник, сложил бы пополам и стену. А Смолич бил уже с другого захода и с другой руки. Все произошло так быстро, что Кочмарь опешил. Оба удара пришлись в одно место. Только первый — в дышло, в грудь, а второй — между лопаток. Дядька попытался улыбнуться, забыл о плече и, непонятно откуда, принял в него удар. Теперь уже руку ему отбило совсем. Растянул все-таки Никита Кочмаря по жилам. Дядька схоронил плечо, но выставил спину. И снова между лопаток достал его заручник. Кочмарь двинулся напролом, но что-то произошло с заручником. Никита вломился в тяжелую поступь своего противника так, будто это он, Никита Смолич, разбивал о грудь тяжелые колеса. Будто это он обламывал об себя молодую спесь кулачных задир. Они столкнулись, и Кочмарь не прошел. Набой беспощадных ударов заручника совсем подавил Кочмаря. Дядька размяк, отяжелел и обессилел. А Никита вспорхнул, как птица с ветки, развернулся и вбил свой кулак Кочмарю между лопаток. Потом поправил левым кулаком черниговцу разбитое плечо и снова дал в спину. Расплеталась веревочка. Кочмарь стоял и вылавливал глазами свой момент. Вот сейчас он перехватит заручника своей единственной действующей рукой. Но тут Никита ударил и по ней. Кочмарь повел плечом, и оно сразу же предупредило бойца, что и на эту руку он может больше не надеяться. Смолич, на всякий случай, похлопотал над ней еще несколькими ударами. Теперь черниговец неуклюже пятился спиной к терему.

Нет, дядька, телом ты велик, да умом мал, — напутствовал его Никита, раздавая свои подарки. Таки принял Кочмарь дюжину раз в грудь, в одно и тоже место, и столько же тюль взял он в спину. И тут пережало дыхание Кочмарю, и, закатив глаза, стал он оседать на подмятые ноги. Ух, как мог бы сейчас распалить Никита с махача этот тугой лоб! Так, что и глаза бы лопнули. Но воевода поднял руку, и Смолич замер, как вкопанный. Помиловал воевода черниговского дядьку, вернул ему жизнью отмеренные годки.

Ревела толпа, забрасывая небо шапками. Никита пробирался через отупевших от радости путивлян туда, где мог он отпустить от души все напряжение пережитого боя. Он присел на траву возле бревенчатой стены и закрыл глаза. Рядом кто-то вздохнул. Никита поднял голову. Неприметный с виду мужичонка мялся перед сидящим заручником, пытаясь что-то сказать.

Чего тебе? — спросил Никита. Я, понимаешь ли спутал, опамятовал, — заговорил мужик. Смолич потянул плечами, грудно вздохнул:

Чего спутал-то?

Ты меня давеча спросил, кто таков этот Кочмарь. А я по памятке его сынком Михайло Кручи назвал. Ну и что? Ознался я, как вышло. А ты его побил сильно… Никита улыбнулся, подмигнул мужичишке:

Это, отец, не имеет никакого значения.

Венец обреченных

Замок Ульриха фон Поллена Гильдебора Шлосского напоминал разорённую мусорную кучу. Под стать замку был и сам хозяин. Высохший, как осенний тополь в переполье, с лицом, разбитым морщинами и потерявшими цвет волосами. Следует добавить, что нездоровое нутро барона исторгало наружу через его чахлое дыхание совершенно непотребный запах, мешающий какому бы то ни было благородному общению с ним. Впрочем, внешность хозяина Шлосского замка, в действительности, совершенно не соответствовала его натуре. Чуть только дело доходило до благородного искусства владения мечом, равных Ульриху Поллену не было во всём Ордене. А замок? Его внутреннее убранство также не сочеталось с битым камнем стен и башен. Здесь, под сенью рыцарского герба, обитал дух не упадничества, а праведного бунтарства и тщеславия. Здесь каменные изваяния древних франков давили поверженные тела аллеманских ратников. Здесь поплинвые гобелены прославляли род Гильдеборов, а собственное достоинство хозяина составляли две дюжины разбитых им рыцарских щитов.