Мужской день

Мужчины подходили совсем не так. Кидали мелочь небрежно. Шутили с продавцом. Тут же у ларька, открывали пачку – медленными, волнующими меня движениями. Сжимали ее в больших руках. Срывали тонкую целлофановую пленку зубами. Неуклюжими пальцами ворошили в блестящей фольге. Доставили нежную длинную сигарету.

Выпускали первый дым и глубоко вздыхали. Я понимал: сигареты помогают им дышать. Дышать глубоко и нежно. Чтобы воздух кружил голову.

Но главное – мне нравился сам ларек. Хотя в нем вообще-то продавали всякую мелочь, ерунду.

Разноцветные пластмассовые мундштуки. Расчески. Тугие пачки махорки (ни разу не видел, чтобы их кто-нибудь покупал). Трубки. Подарочную коробку сигарет «Столичные». В коробке двадцать пачек с разными картинами: то богатыри, то Аленушка, то Университет, то Кремлевская стена. Игральные карты. Зажигалки.

Это был удивительный ларек – в нем продавались странные и никому не нужные вещи. Бумага для самокруток. Железные наперстки. Пластмассовые клипсы. Трубочный табак «Капитанский».

Если бы я был богачом, казалось мне, то я бы купил в этом ларьке все сразу. Как древний индеец. И долго-долго рассматривал. Но я не был богачом.

Короче говоря, однажды я очень сильно попросил Колупаева купить мне «Лайку».

Он долго меня отговаривал.

– Да не могут сигареты стоить двенадцать копеек! – говорил он убежденно. – Это гадость, Лева! Если тебе так нравятся собаки – бери сигареты «Друг». Там и фильтр получше. И качество... Хотя, между нами, тоже барахло.

Но я твердо стоял на своем. И Колупаев сдался. Его в ларьке уже знали. Густым голосом он говорил: «Для папы. Он болеет». И ему с некоторой ухмылочкой продавали сигареты.

Колупаев протянул мне маленькую, портативную пачку с белой собачкой, которая легко уместилась в ладони.

На ватных ногах я вошел в первый попавшийся двор. Следом за мной шел Колупаев и воровато оглядывался.

– А ты не умрешь? – сказал он, с сомнением глядя на меня.

– Сам ты умрешь, – машинально ответил я.

Губы и язык плохо слушались. Было очень страшно. Одно поддерживало мой боевой дух – белая собачья морда на пачке.

Колупаев помог мне вскрыть «Лайку».

– Кто же ее курит? – все пытался вспомнить он. – Милиционеры, что ли? Нет. Не помню.

Я стал доставать сигарету.

– Давай уж раскурю... – грубо и с каким-то плохо скрытым чувством вины сказал Колупаев, вырывая у меня из рук маленькую белую палочку с белым фильтром. – Вот, учись, пока я жив.

Колупаев вдруг закашлялся, выплюнул дым и сказал мне, протягивая сигарету:

– Гадость! Кто же ее курит? Водопроводчики, что ли? Не помню.

Я закрыл глаза, сжал губами «Лайку» и сделал глубокий вдох, как в поликлинике, когда врач говорит: «Не дышать!».

В этот миг мир впервые в моей жизни по-настоящему, заметно для глаза покачнулся на своей оси.

* * *

Конечно, бывали и прежде у меня головокружения, слабости и даже обмороки. Особенно в поликлинике.

Но никогда прежде мир не чернел так вдруг и не сползал набок так мгновенно.

На освободившемся месте перед моими закрытыми глазами встало большое радужное пятно. Тут меня кто-то очень больно ущипнул за шею.

– А! – закричал я и начал кашлять.

Я кашлял так долго, что меня вырвало. Вы уж простите мне эту некрасивую подробность. Меня вырвало на какие-то чахлые кусты, в которых сидели две старых толстых кошки. Кошки отпрыгнули и воззрились на меня с изумлением зелеными глазами.

– Ты что, дурак? – шипел за спиной Колупаев. – Ты что, псих? Разве можно сразу затягиваться? А если бы ты помер? А если бы тебя на «скорой» отвезли? Я тут вообще не знаю что бы делал... – Колупаев вдруг как-то странно на меня посмотрел.

Но мне уже было хорошо.

* * *

Некоторым людям в критические моменты почему-то везет. Двор в момент моего внезапного позора был абсолютно пуст. Кошки, понюхав мои штаны, снова деловито залезли в низенькие кусты.

Отдышавшись, мы сели на лавочку. Колупаев зашвырнул «Лайку» куда-то далеко вслед за кошками.

– Ну что, попробовал? – зло сказал он.

Я понял, что мы с Колупаевым оказались внутри Новых

домов, в каком-то из этих бесконечных дворов, которые образуют загадочный квадратный лабиринт.

Я почувствовал себя зайцем, который гонится за морковкой. Быть зайцем оказалось грустно. Никуда идти больше не хотелось.

...Добрая бурая стена надвигалась на меня, как большое ватное одеяло, стремясь укрыть до самого подбородка. Стена двигалась вместе с подъездом, из которой боком вылезал одноногий инвалид с собакой на поводке. Над подъездом в раскрытом окне женщина мыла окно. Она висела на третьем этаже, вцепившись в раму и рискуя рухнуть на асфальт вместе с ведром и тряпкой. Из окна пахло влажным запахом мокрой тряпки, и той же мокрой тряпкой вдруг запахло небо над головой, и тот же запах мокрой тряпки – живой и терпкий – шел из Гастронома, который прятался за бурыми стенами Новых домов, и от старой лавочки, на которой сидел мой друг Колупаев, и даже от него самого...