Музы дождливого парка

Со шкатулкой тоже нужно было что-то делать. Сначала Аким хотел ее сжечь, чтобы оборвать самую последнюю нить, связывавшую Савву с этим миром, но, уже разжигая костер в дальнем уголке парка, передумал. Пусть шкатулка остается. Есть в ней что-то неразгаданное, непостижимое. Возможно, изучив ее содержимое, он когда-нибудь сможет понять ненавистного Савву Стрельникова.

Шкатулка так и осталась с ним. Не проходило дня, чтобы Аким не доставал ее, не рассматривал до последней трещинки, до малейшей складочки знакомые побрякушки, до сих пор не понятые, не разгаданные.

За свою преданность он попросил у Натальи небывалого, просил и боялся, что она откажет. Натальина любовь давно отболела, облетела осенней листвой, превратилась в горстку пепла, но его собственные чувства остались сильны до сих пор. Может, даже сильнее, чем раньше. Только лишь всегда быть рядом, не мешать и, точно верный пес, являться по первому зову хозяйки. Видеть Наталью, видеть дочь и внучку. Вот и все, что ему нужно от жизни.

Она согласилась. Аким так и не узнал, чего стоило ей это решение, просто принял его как королевскую милость, как отпущение грехов.

Наверное, он бы смирился с единственным условием Натальи, приспособился, научился довольствоваться ворованным счастьем и вежливыми улыбками девочек, которые никогда не узнают, кем он им приходится. Но даже ворованное счастье длилось недолго…

Сначала умерла Светлана, следом пришел черед Тамары, а когда погибла Юленька, Аким возненавидел и себя за то, что не сумел защитить единственного ребенка, и Наталью, которая не уничтожила ненавистный павильон еще тогда, после самоубийства Светланы, и муз, которые наблюдали за его страданиями с многозначительными усмешками. Но больше всего он ненавидел мертвого Савву Стрельникова, своим гением призвавшего в этот мир чудовищное и непостижимое зло. Теперь Аким часами просиживал у ног каменной Урании, перебирал содержимое старой шкатулки, пытаясь разгадать самый страшный и самый последний секрет Саввы. Ничего не выходило, он был слишком обычным, слишком человечным, чтобы постичь непостижимое.