Музы дождливого парка

Они были бы счастливы вместе, если бы не ее отец. Товарищ Штерн не понимал и не желал понимать свою единственную, горячо любимую дочь. Он недоумевал, как можно отказаться от подмостков ради унылой участи быть женой какого-то там художника. А раз уж случилось такое несчастье и исправить его нет возможности, то подайте ему внука!

Внука! В сорок с небольшим Савва и сам задумывался о детях. Более того, особенным своим чутьем понимал, что ребенок примирил бы его с тестем. Не выходило... В хрупкости и изяществе Анны нашелся один, но очень большой изъян. Она не могла выносить дитя. Савва переживал, возил жену по лучшим столичным врачам, когда еще была надежда, утешал, когда надежды не стало. Но где-то в глубине души жило и крепло подленькое, недостойное творца чувство удовлетворения. Беременность Анны примирила бы его с тестем, но что стало бы с его музой? Вдруг с рождением ребенка чудесный свет потускнеет или вовсе погаснет?! Ему, стоящему на пороге волшебных открытий, без света никак нельзя...

Эти три года были волнительными и невероятно плодотворными. Савва шел в гору! И если творческим ростом он был обязан Анне, то карьерный рост обеспечивал всесильный Штерн.

«Не для тебя стараюсь, Савелий! Для дочки, для кровиночки. Ты смотри мне! Если узнаю, что обижаешь ее, если только заподозрю...» Тесть говорил эти несправедливые и обидные слова едва ли не при каждой встрече, дожидался, когда они с Саввой останутся наедине, хмурил невысокий лоб, смотрел поверх очков так, словно собирался вынести смертный приговор, и шипел: «Если только заподозрю...» И Савве всякий раз приходилось оправдываться н унижаться, будто он и в самом деле желал своей Терпсихоре зла.

«А как внучка мне родите, отблагодарю! — После третьей рюмки коньяку голос тестя становился мягче, но стальной блеск из глаз никуда не девался, предупреждал, что ухо нужно держать востро, не расслабляться ни на секунду. — Савелий, ты знаешь, я могу быть очень щедрым».

Савва знал. Всем, что у него было: выгодными заказами от партийной верхушки, мастерской в центре, востребованностью и обласканностью власть имущими, — он был обязан тестю. В этом циничном мире талант больше ничего не значил. Талантливые гнили в лагерях, прозябали в заштатных домах культуры, продавали душу за возможность жить тихо и незаметно. Савва не хотел быть незаметным! Теперь, когда он чувствовал в себе невероятную силу, ему хотелось заявить о себе на весь мир, за шкирки притащить глупых и никчемных людишек к подножию настоящего искусства.

У чего бы непременно получилось. Он добился бы своего рано или поздно, вопреки всему и назло всем, но его мечты спутало нечто гораздо более страшное и грозное, чем товарищ Штерн. Война, давно ожидаемая, но все равно грянувшая внезапно, изменила всю его размеренную жизнь. Искусство больше никому не было нужно. Стране требовались снаряды, новые танки, новые самолеты и новые солдаты. Всеобщая мобилизация... Всеобщая!!!

Нет, Савва че боялся умереть. Он, еще в юности познавший красоту смерти, боялся другого... Отступиться! Остановиться в самом конце пути, перед дверью, которая вот-вот распахнется, отречься от всего, что бередит ум и душу! Его место в мастерской, его орудие — молоток и зубило, его признание — воскрешать мертвый камень. А война... Война обойдется без него.

Тесть выслушал Савву с многозначительной усмешкой, этому солдафону были неведомы терзания души, долг перед родиной он воспринимал слишком буквально. Савва злился на себя, ненавидел Штерна, нарочно не желавшего избавить его от унизительных объяснений и просьб, но продолжал говорить.

— Жалкий трус! — Тесть с неожиданной для его тщедушного тела силой рубанул кулаком по столу. Савва вздрогнул, но не от страха, а от омерзения. Как же гадко, когда миром правят вот такие... Товарищи Штерны! — Бронь тебе нужна? Червь!

Он едва не сорвался, едва сдержался от невыносимо острого желания вцепиться тестю в горло, зубами грызть эту неуемную, ничтожную тварь, посмевшую обозвать его червем. Он бы, наверное, и впился, и грыз бы, захлёбываясь прогоркшей, застоявшейся кровью Штерна, если бы в этот самый момент в комнату не вошла Анна.

— Папа, что-то случилось? — В ее взгляде были тревога и еще что-то странное, ранее неведомое. — Вы сейчас про фронт, да?

— Не волнуйся, солнышко! — Волчий оскал Штерна сменила отеческая улыбка. — Только не волнуйся...

— Сейчас все говорят про фронт, про войну. Это ведь скоро закончится, да, папа?

— Закончится. Непременно закончится! Собственно говоря, я потому здесь... — Штерн замолчал, и в глазах его мелькнула самая настоящая растерянность. — Я сказать хотел... Предупредить. Аннушка, ты же понимаешь какое сейчас сложное время. Понимаешь, что стране нужен каждый, кто способен держать оружие в руках. Для победы.

Ладони взмокли от ненависти и стыда. Савва вытер их о брюки, с вызовом посмотрел на ненавистного Штерна. Стране нужны его руки? Ну что ж, он готов! Он никогда не был трусом н никому не позволит...

— Аннушка, я ухожу на фронт. — Штерн смотрел лишь на дочь Савва как будто перестал для него существовать.