Музы дождливого парка

— Когда? — Анна тяжело, по-старушечьи, присела на стул вынула из прически серебряный гребень принялась бездумно расчесывать им волосы. — Папа, когда? — повторила уже другим, решительным голосом.

— Рапорт уже подписан, значит, через несколько дней. Но ты не волнуйся, девочка, Саввелий останется с тобой. — Быстрый взгляд в сторону Саввы, многозначительная ухмылка. — Я об этом позабочусь. А ты сделаешь все возможное и невозможное! — Указательный палец уперся в грудь Саввы.

До чего ж мерзко! До чего унизительно! Он должен пресмыкаться перед этим ничтожеством. Не ради себя, ради идеи и предназначения. Возможно, когда-нибудь люди его поймут...

— Савва, ты останешься со мной? — В голосе Анны странная смесь радости и разочарования, а пальцы растерянно поглаживают серебряный гребень.

Глупец! Как можно рассчитывать на понимание чужих людей, когда собственная жена — муза! — отказывается его понимать...

— Так будет лучше, Аннушка! — Штерн, ненавистный и презираемый Штерн, вдруг пришел ему на помощь. — Я не могу оставить тебя одну, я доверяю Савелию, он за тобой присмотрит. Все будет хорошо, девочка. Эта война ненадолго.

Он врал. Врал в каждом сказанном слове. Савва чувствовал это вранье шкурой. Нет доверия, вера в любовь попрана, война не закончится быстро... Но самое страшное — свет, тот самый, питающей Савву свет, померк, сделался глуше и беспокойнее. Как когда-то с Прасковьей...

Нет! Быть такого не может! Анна не такая, Анна сильная и самоотверженная. Она просто устала и расстроилась. Ей нужно отдохнуть. И все у них будет хорошо. Она отдохнет и поймет, что он прав...

*****

Марте не спалось. Да что там — не спалось! Она даже не ложилась в постель, металась по комнате, взвинченная, потерянная. А когда переставала метаться и замирала у распахнутого настежь окна, начинала прислушиваться. Комната Крысолова была тут же, на втором этаже. Она это точно знала, слышала звук его неспешных шагов и кокетливое цоканье Верочкиных каблуков. А собака Баскервилей, кажется, даже на пару секунд замерла у двери в ее спальню, царапнув паркет когтями. Хлопнули двери гостевой комнаты, в коридоре воцарилась какая-то особенная, неспокойная тишина.

Сначала Марта ждала, что Верочка выйдет, поцокает к своей комнате, но время шло, а тишину так никто и не нарушил. Крысолов не удержался, уступил Верочкиным чарам... Нет, ей не было обидно — какое ей дело до чужих людей?! — но мысль, что великого и ужасного Крысолова можно вот так просто заморочить и поймать на крючок женской привлекательности, не давала покоя. Все, в ее глазах он больше не профессионал. Теперь нет смысла искать у него помощи. Придется со всем разбираться самостоятельно. Знать бы еще, с чем разбираться.

Марте вдруг захотелось напиться. Алкоголь всегда действовал на нее успокаивающе, в особо тяжелые минуты помогал расслабиться и уснуть. Несколько лет назад, когда спать по ночам не получалось совсем, Марта едва не стала алкоголичкой. Если бы не Ната, наверное, и стала бы. Ната не ругала и не отчитывала, это было не в ее стиле. Ната зашла в комнату Марты ранним утром, в тот особенно тяжелый час, когда спасительное действие алкоголя заканчивается и начинается жесточайшее похмелье. Не говоря ни слова, она распахнула настежь окно, облокотилась на подоконник, закурила.

— Еще раз увижу тебя пьяной, вышвырну из своей жизни. — Она так и сказала: не из дома, не из поместья — из своей жизни. Это было почти как смертный приговор. Жить в тени великолепной Наты было тяжело, но жизнь без Наты и вовсе казалась бессмысленной. - Если тебе нужна помощь, я договорюсь с хорошим психотерапевтом или даже с психиатром, но наблюдать за тем, как ты на моих глазах превращаешься в скотину, я не желаю!

Ей не требовались ни помощь психотерапевта, ни консультация психиатра. Ей хватило бы разговора, может, даже одного-единственного теплого слова, но Ната сказала: «Марта, ты дрянь, но в тебе течет моя кровь. Я все улажу».

Я все улажу, а если не получится, вышнырну тебя из своей жизни...

Наверное, тогда она проявила душевную слабость. Возможно, нужно было уйти самой, не дожидаясь, когда ее вышвырнут. Она испугалась. Испугалась и перестала пить. Совсем, даже легкие коктейли, даже шампанское.

Наты больше нет. Ната не стала вышвыривать ее из своей жизни, а ушла сама. Значит, бояться больше нечего. Значит, можно почувствовать себя порочной и почти свободной. Может быть, ей даже удастся забыться и уснуть.

Марта шла по коридору тихо, едва ли не на цыпочках: не хотела, чтобы эти двое, отгородившиеся от всего мира тяжелой дубовой дверью, ее услышали.

Дом спал. Или не спал, а притворялся спящим. Поскрипывал паркетинами, шелестел сквозняками, потрескивал догорающими в камине дровами. Она не пошла в столовую, знала, что Зинаида не оставит на ночь стол неубранным, направилась сразу в погреб.