Музы дождливого парка

Родители умерли еще четыре года назад, отчий дом сгорел в горниле революции так же, как сгорело в огне прошлое Саввы. Жизнь нужно было начинать с нового листа. Не жить, а выживать, бороться за каждый прожитый день, кулаками доказывать свое право называться человеком. Если бы не драгоценности Адели, Савва непременно пропал бы еще в первые месяцы после возвращения. Рубиновый браслет ушел на то, чтобы выправить новые документы и новую биографию. Отныне он Савелий Стрельников, бывший красноармеец, грудью защищавший родину от вражеских интервентов, контуженый и чудом выживший. Отныне Париж останется в памяти лишь сладким сном. Савва готов смириться и измениться. Он привыкнет к новому миру и новому себе. Но как отказаться от мечты, от дела всей своей жизни?!

Савве повезло, когда от драгоценностей Адели остались только воспоминания, когда из всех сокровищ на дне истрепанной дорожной сумки уцелели лишь картины Амедео да пара его собственных работ, он нашел тех, кого искал, — единомышленников!

Наполовину содранная шпаной афиша звала на художественную выставку. Ассоциация художников революционной России! Господи, какое дикое, какое претенциозное название! В Париже он привык к изяществу форм и простоте изложения, но Москва — это, увы, не Париж. К черту революцию и к черту Россию! Он идет на выставку ХУДОЖНИКОВ! Он идет на встречу с судьбой!

Та выставка и вправду стала для Саввы судьбоносной. На ней он, последователь и истовый поклонник абстракционизма, понял, каких богов отныне следует восхвалять и какие картины писать, чтобы выжить.

Реализм! А еще лучше героический реализм! Вот его новая религия. И пусть душа противится и рвется обратно в мир текучих образов и размытых линий, он справится. Ему бы только найти свою музу…

Свою Каллиопу[8] Савва нашел по голосу — сильному, глубокому, заставляющему забыть все на свете. Из распахнутого окошка лилось чарующее контральто:

Только раз бывают в жизни встречи,
Только раз судьбою рвется нить,
Только раз нам в жизни суждено страдать,
Верить, желать и ждать…

Все это: и томный августовский вечер, и дивный голос неведомой певицы, и совпавшие с его болью щемящие строки — всколыхнуло в полумертвой душе Саввы что-то очень глубинное, давно забытое. Он влюбился в голос, еще не видя его хозяйку. Он готов был любить ее всякую: больную, хромую, рябую, но чувствовал, что его муза окажется настоящей красавицей.