Музы слышны. Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде

Затем я нанес визит Вольфертам. Они делили купе с Сарториусом и Уотсоном — парой, которую Лайонс выжил, причем Уотсона — дважды. Уотсон крепко спал, не зная о грозящей ему отставке в качестве Джексонова шафера. Сарториус и Айра Вольферт сидели, расстелив на коленях громадную карту, а миссис Вольферт, кутаясь в шубу, склонилась над рукописью. Я спросил, не ведет ли она дневник.

— Веду, конечно. Но это — стихи. Я над ними работаю с января. Думала, закончу в поезде. Но при моем самочувствии… Всю ночь не спала, — сказала она упавшим голосом. — Руки как лед. Голова кругом идет от впечатлений. Не понимаю, где я нахожусь.

Сарториус длинным тонким пальцем ткнул в точку на карте.

— Сейчас скажу. Только что Лидице проехали. Еще пять часов по Польше, а там — Брест-Литовск.

Брест-Литовск была первая остановка в России. Там должно было произойти множество событий. Колеса поезда сменят на другие, годные для ширококолейных российских рельсов; прицепят вагон-ресторан; а главное — труппу встретят представители Министерства культуры и вместе с нами отправятся в Ленинград.

— Знаете, что мне это напоминает? — сказал Айра Вольферт, указывая трубкой на суровый пейзаж. — Некоторые места в Америке. На Западе.

Сарториус кивнул.

— Вайоминг в зимнее время.

В коридоре я наткнулся на мисс Райан, в красной фланелевой ночной рубашке. Она прыгала на одной ноге, нечаянно наступив на образчик дурного поведения Тверп.

— Доброе утро, — сказал я.

— Не прикасайся, — ответила она и пропрыгала к умывалке.

После этого я зашел в вагон № 3, где разместились семейные — родители с детьми. Было послешкольное время; иначе говоря, утренние уроки только что закончились, и дети были настроены поразвлечься. В воздухе носились бумажные самолетики. На заиндевелых окнах пальцами рисовались карикатуры. Русский проводник, еще более унылый и затравленный, чем его коллега из вагона № 2, так замотался, охраняя советское имущество, что не заметил, что творится с самоваром. Его оккупировали двое маленьких мальчиков, поджаривавших на углях сосиски. Один из них, Дэви Бей, предложил мне кусочек.

— Вкусно, а?

Я сказал, что очень. Если мне так нравится, заявил он, то я могу доесть остальное: он уже съел пятнадцать штук.

— Волков видел? — спросил он.

— Не сочиняй, Дэви, — сказала девочка постарше, Гейл Барнс. — Никакие это были не волки, самые обыкновенные собаки.

— А вот и волки, — сказал Дэви, курносый мальчуган с плутовским прищуром. — Все видели. Из окошка. Они похожи были на собак. Вроде собак, только поменьше. И они что делали — гонялись по снегу кругами. Вроде как играли. Я хотел одного застрелить. Во-о-о-лки! — завопил он и ткнул меня в живот ковбойским пистолетиком.

Гейл выразила надежду, что я все понимаю.

— Дэви еще совсем ребенок.

Гейл — дочь Ирвинга Барнса, одного из исполнителей роли Порги. Ей одиннадцать лет, она самая старшая из шестерых детей, которые исполняют мелкие роли в спектакле. От этого у нее развилось ощущение старшей сестры, отвечающей за остальных. Ее обращение с ними отличается добродетельной твердостью, вежливостью и взрослостью, которым позавидует любая гувернантка.

— Простите, — сказала она, глядя в коридор, где ее подопечные ухитрились открыть окно, впустив порывы арктического ветра. — Боюсь, придется это прекратить.

Но, не успев осуществить свою миссию, Гейл вдруг сама превратилась в ребенка.

— Ой, глядите! — завопила она, высовываясь из того самого окна, которое собиралась закрыть. — Ребята, глядите… люди!

“Люди” были двое детишек на коньках, бежавших по длинной ленте пруда на краю заснеженной рощи. Они бежали быстро-быстро, пытаясь не отстать от поезда, и, когда он просвистел мимо, протянули к нему руки, как будто ловя приветственные клики и воздушные поцелуи, посылавшиеся Гейл с приятелями.

Между тем русский проводник обнаружил, что из его самовара валит дым. Он выхватил обгоревшие сосиски из огня и швырнул на пол. Затем, сунув в рот обожженные пальцы и употребляя, судя по тону, весьма горячие выражения, отогнал детей от окна и рывком его закрыл.

— Да брось ты кукситься, — сказал Дэви. — Тут клево!

В купе № 6 на столе (и на ковре) валялись остатки завтрака: кусочки сыра и обрезки фруктов. Послеполуденное солнце сверкало в стакане кьянти, который крутила в руке мисс Райан.

— Обожаю вино, — сказала она страстно. — С двенадцати лет. Серьезно. Чудом не спилась.

Она отпила глоток и вздохнула от удовольствия, выражавшего общий настрой. Мисс Тигпен с женихом, явно тоже попробовавшие кьянти, устроились в уголке, ее голова лежала у него на плече. Царила дремотная тишина, которую прервал стук в дверь и голос:

— Приехали. Россия.

— Все по местам, — сказала мисс Райан. — Представление начинается.