Музы слышны. Отчет о гастролях "Порги и Бесс" в Ленинграде

В числе этих эмиссаров была средних лет женщина с выбивающимися из прически мышиного цвета волосами и по-матерински добродушным видом — если бы не глаза. Глаза, тускло-серые, с молочно-белыми точками, смотрели взглядом мумии, не вязавшимся с бодрым выражением лица. На ней было черное пальто и порыжелое черное платье, провисавшее на груди под тяжестью розочки из слоновой кости. Представляя себя и остальных, она перечисляла имена и фамилии без единой паузы, скороговоркой, какой торговец расхваливает свой товар: “Познакомьтесь, пожалуйста: СашаМенашаТемкинКеринскийИворсИвановичНиколайСавченкоПлесицкаяБущенкоРикиСоманенко…”

Впоследствии американцы разделят и упростят все эти имена-отчества, превратив их обладателей в знакомых и понятных мисс Лидию, Генри, а также Сашу и Игоря, двух юнцов, мелких министерских сошек, которые, как и немолодая мисс Лидия, были приставлены к труппе в качестве переводчиков. Но пятого члена квинтета, Николая Савченко, язык не повернулся бы назвать Ником.

Савченко, крупному чину в министерстве, поручено было ведать гастролями “Порги и Бесс”. Несмотря на чуть срезанный подбородок, чуть навыкате глаза и склонность к полноте, он являл в высшей степени импозантную фигуру — более шести футов росту, с суровой, не допускающей фамильярности манерой и рукопожатием молотобойца. Рядом с ним его юные подчиненные казались хилыми ребятишками, хотя Саша и Игорь были здоровенными парнями, у которых плечи распирали меховые воротники пальто; а Генри, крошечное паукообразное существо с ушами, красными до лиловости, возмещал недостаток роста яркостью личности.

Не приходилось удивляться, что молодые люди при первой встрече с западными людьми не очень знают, что делать; понятно было, что им боязно пускать в ход английский, выученный в Московском институте иностранных языков и никогда еще не проверявшийся на иностранцах; простительно, что они таращились на американцев, как на пешек в шахматной задаче. Но даже Савченко, казалось, настолько не по себе, что он предпочел бы своим нынешним обязанностям срок на Лубянке. Это, конечно, тоже было извинительно, но все-таки в высшей степени странно, если учесть, что во время войны он два года проработал консулом в советском посольстве в Вашингтоне. Однако и для него американцы были, по-видимому, такой новинкой, что он притворился, будто не говорит по-английски. Он произнес на грубоватом русском языке краткую приветственную речь, которую затем перевела мисс Лидия: “Надеемся, у всех у вас поездка прошла приятно. Жаль, что вы видите нас зимой. Это не лучшее время года. Но у нас есть поговорка: лучше поздно, чем никогда. Ваш визит — это шаг вперед по пути к миру. Когда говорят пушки, музы молчат; когда молчат пушки, музы слышны”.

Фраза “музы — пушки”, оказавшаяся впоследствии излюбленным выражением Савченко, кульминацией всех его будущих речей, страшно понравилась слушателям (“Какая прелесть!”, “Здорово, мистер Савченко!”, “Круто!”), и Савченко, разгоряченный успехом и чуть расслабившийся, решил, что, пожалуй, незачем держать труппу взаперти. Может быть, гости не откажутся выйти и посмотреть, как меняют колеса?

Оказавшись на платформе, Лайонс стал агитировать за то, чтобы исполнители тут же устроили импровизированный концерт. Однако температура снаружи — минус десять градусов — не настраивала на пение. Большинство из тех, кто был счастлив наконец-то выбраться из “Голубого экспресса”, после нескольких минут на морозе, отпихивая друг друга, полезли обратно. Оставшиеся здоровяки стояли и смотрели, как в наступающей тьме рабочие обоего пола отцепляют вагоны и поднимают их домкратами на высоту человеческого роста. После этого из-под поезда в облаке искр выкатывали старые колеса, а с другой стороны вкатывали новые, ширококолейные. Айра Вольверт назвал эту операцию “очень хорошо проведенной”; Герман Сарториус — “в высшей степени впечатляющей”; зато мисс Райан заявила, что это “скучища — умереть можно” и что если я пойду с ней на вокзал, она поставит мне порцию водки.