Музыка Гебридов (СИ)

Пират тряхнул плечами, и полы его тяжёлого чёрного плаща разомкнулись. На мгновение на поясе мелькнуло лезвие, через секунду в его руке возникла шпага, чей вес, длинный эфес и резная гарда на рукояти были явным преимуществом по сравнению с мечом. Длинная коса Амелии намокла, короткие волосы у лба прилипли к коже, а дождь лил стеной, перекрывая обзор. Схватившись обеими руками за меч, она снова сделала выпад и взмах. Ещё раз, и ещё, и снова! Диомар не отражал её ударов, просто уворачивался, скользя по палубе с грацией хищника. Она действовала слишком медленно, она замёрзла и устала. Но поздно было отступать.

— Снимите же шлем, трус проклятый! — крикнула она, сделав очередной взмах.

Их лезвия встретились рёбрами, издав характерный звук. Амелия всем своим дрожащим телом ощутила этот удар и едва не поскользнулась, удачно уклонившись. Теперь Диомар нападал, но делал это вызывающе лениво, будто равнодушно. Чтобы отразить его удары, она растратила последние силы.

Промокший плащ лишь утяжелял, и ноги скользили по палубе. Удивительно было, как пират ловко наступал на неё в таком ливне, словно танцевал на песке. Ещё одна атака, ещё одна защита, но на этот раз ему удалось сбить её с ног. Он встал над нею, занеся шпагу для атаки — чёрный призрак из нескончаемых кошмаров — и всё, что Амелия могла сделать, это отразить последний удар. Меч выпал из её руки, звякнув о палубу. И она подумала, совсем как тогда, много лет назад, когда ей было всего восемь, а позади неё горел древний замок и его обитатели: ещё немного, и она умрёт. Всё кончится, её просто не станет.

— Стой, пожалуйста! — воскликнула она, как думала, в последний раз, и выставила перед собой ладонь. — Прошу, не надо! Умоляю!

Диомар всё ещё стоял над нею, твёрдо держа в руке шпагу. В стене из дождя его фигура казалась расплывчатой, нереальной, как и всё происходящее. И когда Амелия поняла, что плачет, что слёзы мешают ей смотреть, она утёрла их рукавом и прорыдала:

— Папа, пожалуйста! Остановись!

И словно всё вокруг, целый мир вокруг неё замер, когда она произнесла это, когда позвала своего отца. Она так долго ждала его, так много хотела сказать, но её упрямство и его скрытность подвели их обоих к незримой опасной черте, за которой всё было укутано туманом. Амелия плакала и дрожала от холода. Ей снова было восемь лет, как и тогда отец стоял перед нею — чужой и далёкий, заинтересованный лишь своим дурацким восстанием, но не ею или Сарой, нет. Он хотел умереть тогда, не желая уйти с ними, уйти от битвы, как Джеймс Гилли, а теперь боится открыться ей. Это было ещё хуже, чем потерять сестру, чем стоять на краю обрыва с единственным желанием — прыгнуть вниз.

— Я знаю, это ты, папа! — несчастным голосом говорила она. — Пожалуйста, не делай этого. Не бросай меня снова! Я не смогу одна… я больше не могу быть такой же сильной, как ты… Я всё испортила! Я сама всё разрушила! Помоги мне… не молчи… скажи, что это ты, и что ты никогда не уйдёшь!

Мегера и старик Скрип примчались на мостик, оба в страхе, что опоздают, но могли лишь наблюдать, как один из них — капитан или девчонка — совершит непоправимую ошибку. Пиратка жестом велела старику замереть, сама наклонилась вперёд, упираясь в перила руками. Она поняла вдруг, что кое-что уже случилось, и её вмешательство ничем тут не поможет.

Когда Диомар вернул шпагу в ножны и тряхнул плечами, словно всю тяжесть мира с них сбросил, Амелия не посмела шелохнуться. Мужчина наклонился к ней, схватил за запястье, затем поставил её на ноги, но не отпустил. По шлему били капли дождя, и Амелия часто-часто моргала, чтобы увидеть хоть что-то.

Когда Диомар заговорил, ей показалось, будто душу её вывернули наизнанку, растоптали и вышвырнули вон:

— Я не твой отец, Амелия! Твой отец умер, слышишь? И твоя мать умерла. Твоя семья вместе с якобитами лежит там, в земле, забытая всеми, будто их и не существовало! Пока ты это не примешь, успокоиться не сможешь. Пойми же наконец, пташка, что твоя жизнь ещё не закончилась! Хочешь летать или лежать в земле?

Амелия молчала, слёзы текли по щеках, хоть ей и не хотелось плакать перед этим человеком. Его прикосновение приносило боль, хватка была сильной и грубой, но слова резали её на части лучше любого лезвия.

— Эта пташка никогда не взлетит, если не смирится, понимаешь? Говорят, что каждому дано по его возможностям. Каждой рыбе её море. Каждому рабу его кнут. Как и каждому льву его мясо. Ты хочешь так жить? Каковы твои возможности, моя дорогая? А ведь вопрос в том, кем будешь ты: львом или мясом.

Он отпустил её руку и отступил. Амелия, будто кукла, безмолвно наблюдала за каждым его движением. Её сердце молчало, а мысли путались.

— Возвращайтесь домой, леди Стерлинг, — вот и всё, что сказал Диомар перед тем, как уйти.