Музыка горячей воды

– Еб твою, – произнес Тони. – Вообще-то я здесь живу. А вот кто тебя сюда впустил, я не знаю. Но я считаю, что, если мне вздумается разгуливать тут в чем мать родила, у меня будет на это право.

– Поспеши, Мег, – сказал Дэмион, – и я выведу тебя из этого рассадника греха.

– Слушай, хуеплет, – сказал Тони, вставая и натягивая плавки, – твоей сестре этого хотелось, и мне хотелось, и это два голоса против одного.

– Пока, – сказал Дэмион.

– Ничего не пока, – сказал Тони. – Она только собиралась разрядиться, и я только собирался разрядиться, а тут врываешься ты и мешаешь приличному демократическому акту, прерываешь старую добрую еблю!

– Собирайся, Мег. Я увожу тебя домой незамедлительно.

– Иду, Дэмион!

– Я не прочь врезать тебе по мозгам, еболомщик!

– Просьба сдерживаться. Я не терплю насилия!

Тони размахнулся. Дэмион исчез.

– Ку-ку, Тони. – Теперь он стоял у двери в ванную. Тони кинулся на него. Тот опять пропал. – Тони, ку-ку. – Он стоял на кровати – даже ботинки не снял.

Тони бросился через всю комнату, запрыгнул, ни с кем не столкнулся, перелетел через кровать и упал на пол. Встал и огляделся.

– Дэмион! Эй, Дэмион, дешевка ты, блефун, супермен обувной – где ты? Эй, Дэмион? Сюда, Дэмион! Иди ко мне!

Тони двинули по затылку. Вспыхнуло красным, слабо взревела труба. Тони упал мордой в ковер.

Сознание ему через некоторое время вернул телефонный звонок. Удалось доползти до тумбочки, где стоял аппарат, снять трубку и рухнуть с нею на кровать.

– Тони?

– Да.

– Это Тони?

– Да.

– Это Долли.

– Привет, Долли, как делишки, Долли?

– Не остри, Тони. Мама умерла.

– Мама?

– Да, моя мама. Вчера вечером.

– Соболезную.

– Я остаюсь на похороны. А потом вернусь домой.

Тони положил трубку. На полу он увидел утреннюю газету. Подобрал ее, растянулся на кровати. Война на Фолклендах еще не закончилась. Стороны обвиняли друг друга в нарушениях того и сего. Продолжалась стрельба. Эта чертова война когда-нибудь прекратится?

Тони встал и вышел в кухню. Добыл из холодильника салями и ливерную колбасу. Сделал себе с ними бутерброд – добавил острую горчицу, приправу, лук и помидор. Осталась одна бутылка «Туборга». Тони сел за столик, выпил пиво, съел бутерброд с ливерной колбасой и салями. Потом закурил и посидел, подумал: может, старушка хоть немного денег оставила, это было б славно, чертовски славно бы это было. Мужик заслужил немного удачи после такой адовой ночи.

Ну и матушка

У матушки Эдди зубы лошажьи были, у меня тоже, и, я помню, идем мы с ней как-то на горку в магазин, а она говорит:

– Генри, нам с тобой нужны скобки на зубы. Мы ужасно выглядим!

А я с ней такой гордый на эту горку шел, на ней узкое ситцевое платье, желтое в цветочек, высокие каблуки, она попой виляла, а каблучки по цементу – цок, цок, цок. И я думал: вот, иду с матушкой Эдди, а она идет со мной, и вместе мы вот идем в горку. Собственно, и все – я зашел в магазин, меня предки за хлебом послали, а она там себе тоже что-то купила. И все.

Мне нравилось ходить к Эдди. Его матушка все время сидела в кресле со стаканом, ноги одну на другую закидывала очень высоко, так что видать, докуда у нее доходят чулки, где голое начинается. Матушка Эдди мне нравилась – настоящая дама. Я приходил, она говорила:

– Привет, Генри! – улыбалась и юбку не одергивала.

Папаша Эдди тоже говорил «привет». Он был здоровый мужик, тоже там сидел со стаканом. В 1933-м найти работу было нелегко, а кроме того, папаша у Эдди работать не мог. В Первую мировую он служил авиатором, и его сбили. У него в руках не кости были, а проволока, поэтому он просто сидел и пил с матушкой Эдди. Там, где они пили, было темно, только матушка Эдди все равно часто смеялась.

Мы с Эдди клеили модели аэропланов – дешевые, из бальзы. Летать они не летали, мы их просто двигали по воздуху руками. У Эдди был «СПАД», у меня – «фоккер». Мы посмотрели «Ангелов ада» с Джин Харлоу[18]. Мне вовсе не показалось, что Джин Харлоу интереснее матушки Эдди. Матушку Эдди с самим Эдди я, конечно, не обсуждал. Потом я заметил, что стал приходить и Юджин. У Юджина тоже был «СПАД», но с Юджином я мог говорить про матушку Эдди. Когда получалось. Мы устраивали отличные воздушные бои – два «СПАДа» против «фоккера». Я старался, как мог, но меня обычно все равно сбивали. Попав в переплет, я делал иммельман. Мы читали старые журналы про летчиков, лучше всех был «Летающие асы»[19]. Я даже письма в редакцию писал, а мне оттуда отвечали. Иммельман, писал мне редактор, почти невозможно совершить. Слишком велика нагрузка на крылья. Но иногда приходилось, особенно когда мне садились на хвост. Крылья у меня обычно срывало, и я вынужден был выходить из игры.

Когда нам удавалось избавиться от Эдди, мы разговаривали про матушку Эдди.

– Боже мой, вот же ноги у нее.

– И показывает их запросто.

– Тихо, Эдди идет.