Музыка грязи

Фокс чувствует, как воздух бьет ему в лицо горячей струей. Он знает, что это такое, знает это чувство и то, почему оно пришло. Ты ставишь палатку, чтобы создать для себя пространство, с которым ты можешь управляться. Ты знаешь, что вся ночь все еще там, снаружи – земля, небо и каждая ползучая тварь, и ты понимаешь, как тонка эта ткань и глупо притворяться; но когда палатку срывает, ты чувствуешь себя еще более беззащитным, чем если бы ты с самого начала лежал себе на матрасике под звездами. В палатке ты не можешь видеть, что приближается к тебе.

Фокс просыпается от того, что в кухне кто-то есть. Ощущение такое, что уже позднее утро, и пес не издал ни звука. Он вылезает из постели и хватает шорты, и все это время выискивает глазами что-нибудь, чем он смог бы защититься.

– Утро доброе, – говорит женщина, неожиданно появляясь в дверях.

– Черт!

– Это всего-навсего я.

Фокс прикрывается шортами, которые он так и не успел натянуть. Она боса, на ней короткая черная юбка и безрукавка. Она награждает его изможденной улыбкой.

– Есть у тебя кофе?

– Выглядишь ужасно.

– Не надо фамильярничать, молодой человек. Я требую кофе и аспирин.

– Опять?

– Ну да, снова.

– Как… как ты сюда попала?

– Взяла напрокат машину. Что-то такое маленькое и красное. Как все.

– Ты знаешь, где здесь кухня?

– Я нашла лишь моментальный кофе.

– Вот ты меня и поражаешь тем, что ты очень моментальная.

– Ты мне льстишь. Дай-ка посмотреть на тебя.

– Нет, – говорит, прижимая шорты поплотнее к телу.

– Мне все равно немножко хреново. Настоящая австралийка не поехала бы.

– Ну, – бормочет Фокс. – Ну и почему ты все-таки поехала?

– Посмотреть, не примерещился ли ты мне. Не возражаешь, если я прилягу? – Она плашмя падает на узкую кровать. – Неловко, правда?

– Да уж. Давай-ка ее накроем.

Она переворачивается и прячет лицо в подушку.

– Садись, – говорит она.

Фокс медлит, садится на край кровати, держа шорты в одной руке.

– Не спала, – говорит она несколько задушенно из-за подушки. – А теперь так жарко.

Фокс смотрит на нее. Юбка высоко задралась на ней. На одной руке – шрам от прививки. След алой губной помады – яркое пятно на наволочке.

– Ты оставил ужин снаружи, Лю. Пустая трата макарон.

– Пес съест.

– Когда мне полегчает, приготовишь мне что-нибудь?

– А когда тебе полегчает?

– Когда ты меня погладишь.

– Я сделаю кофе, – говорит он.

– Потом.

– Спи, – говорит он, глядя, как она поднимает голову и улыбка соскальзывает с ее лица.

– Ну, будь душкой.

– Сколько же ты выпила, Господи Боже?

– Ох ты, как мы заинтересовались! Вообще-то, я выпила все, что было. Это меньше, чем может показаться. За деньги.

Фокс кладет руку на ее ногу. Она вздыхает.

– Что?

– Просто смотрю.

Его рука проскальзывает под эластичную ткань ее трусиков. Она немного расправляется и одобрительно мурлычет.

– Ты не возражаешь, если я просто полежу здесь? Устала. А ты можешь пока попроявлять инициативу.

– Только если ты заткнешься, – бормочет он.

– Не могу ничего обещать.

Фокс просовывает руку в ее ладонь. Прикасаться к ней – как прикасаться к горячей, влажной земле. В ее руке – биение пульса. Она приподнимается, опираясь на его руку, раскрывая его ладонь. Она оборачивается вокруг его руки, что-то бормоча, вцепляясь. Он взбирается на кровать и становится на колени, нагибается к ней.

– Не убегай, – говорит она. – Не надо тебе убегать.

Ему все равно, что она говорит. Это не дает ему забыть, что она настоящая, а не призрак, который он выудил из своих желаний.

Фокс отнимает у нее руку; он издает задушенный звук и, медленно придерживая ее за бедра, раскачивает ее в своей скрипучей детской кровати; их тела скользки от пота, а пес тем временем скребется под окном.

Джорджи обнаружила его на веранде с разрезанным арбузом. День клонился к вечеру. Он уставился на арбуз, семечки в котором, как она заметила, были расположены ровными рядами.

– Это как гадание по чаинкам?

Он удивленно посмотрел на нее.

– Господи, ну, ты и дурачок! Вот, смотри.

Джорджи взяла половинку арбуза, которую он ей протянул. Она ее еле удерживала. Когда она вгрызлась в арбуз, она могла бы поклясться, что чувствует заключенное в нем солнце, и сахаристый вкус заставил ее вздрогнуть.

– Я привыкла, что арбуз из холодильника, – сказала она, капая арбузом на свою измятую безрукавку. – Это как вино. Когда оно холодное, у него почти нет вкуса. Ты что-то загрустил.

Он пожал плечами.

– Есть же на свете сложные вещи, так?

– Назвался сложной вещью – полезай в кузов.

Он улыбнулся, и Джорджи почувствовала, как ее похмелье исчезает, будто это не состояние, а настроение.

– Что будем делать? – спросила она.

– Жарко. Как насчет поплавать?

– Я имела в виду… наше… положение.

– Я знаю, – сказал он. – Так как насчет поплавать?

– В реке?

– В море, – сказал он.

– Ну, не можем же мы ехать в Уайт-Пойнт.

– Я знаю. Пошли. Хватай полотенце.