Музыка грязи

Долгое время после этого и даже пока он спал Джорджи чувствовала жар его тела в себе. Он ей нравился; она знала, что он ей нравится, и все же не могла понять почему. В ней все еще звучало это странное эхо, его отзвук. Он был как-то по-особенному свеж, в нем было что-то чистое. И несмотря на ее долгий послужной список импульсивных оценок, несмотря на череду неудач, которая простиралась за ней из самых подростковых топей, она была уверена, что ей никогда не придется его бояться.

Она подползла к нему поближе, обняла за талию и примостила его ягодицы в углубление своего лона. Через его мышцы пролегала граница загара, резко, как будто солнце само исчертило его линиями. Джорджи чувствовала его дыхание на подушке, на двуспальном огромном матрасе, и ее собственные вдохи пришли в гипнотическую согласованность с его дыханием, пока бурчание мини-бара, задушенный лай автомобильных сигналов и свист кондиционера не утих и в ней не осталось только ощущение его спермы, медленно вытекающей из нее, как будто там происходил какой-то неумолимый геологический процесс. Так медленно. Почти торжественно. И холодящий след в том месте, где она уже протекла, – всего лишь призрак. Джорджи пыталась кожей впитать ее, выпить, пока она не уплыла не пойми куда, и когда сперма наконец протекла на простыню из-под ее согнутой ноги, она почти ожидала услышать гром, свист перед ударом. Она какое-то время полежала так, чувствуя, как сморщенна и суха ее кожа. На нее снизошла печаль, ощущение потери. Она убрала руку с его живота, просунула ее между своих ног и поднесла мокрые пальцы ко рту. Это не выглядело безрассудно – и даже не выглядело грубо. Это принесло ей ощущение мира.

Когда она проснулась, он лежал, заложив руки за голову.

– Ты не позвонила насчет джипа, – пробормотал он.

– Ах, да.

– Ты, кажется, ужасно торопилась.

Джорджи помедлила.

– Не знаю, что я делала. Уходила, наверное.

– Кто он?

– Джим Бакридж.

– Чче-орт!

– Да уж.

– Мать его так.

Браконьер сел на кровати так резко, что простыня упала с нее. Она подтянула ее обратно и прикрылась.

– Ты должен идти, – пробормотала она.

– Да.

Он встал с кровати в гаснущем свете и быстро оделся.

Всю ночь она чувствовала его запах в комнате. Пеликаны зависали над шоссе, как унесенные ветром газеты. Она смотрела, как опускается тьма, со стаканом водки в руке. Она пробиралась через дебри минибара: маленькие бутылочки бренди, бурбона, скотча, ликеров, шампанского. Она ела «Тоблерон» и пожирала орешки, пока по кабельному каналу трахались какие-то незнакомые люди. Как же они вскрикивали и стонали, как же вертели своими совершенными телами! Джорджи подняла за них бокал и осталась сидеть, примиренная с нынешним положением вещей.

* * *

На заднем крыльце собака обнюхивает его с преувеличенной привередливостью. Ночь жарка и присолена звездами, и на крыльях восточного ветра сюда долетают ароматы пшеничных полей и даже пустынь, что лежат за ними. Он входит в дом и копается возле раковины, а потом не выдерживает и все равно идет в душ. Вода тепловата; он никак не может сделать ее похолоднее.

Вернувшись в кухню, он готовит еду, но никак не может заставить себя сесть и все это съесть. Он идет в библиотеку, но воздух, кажется, наполнен песком и давит, и где-то в комнате, скрытая ото всех взоров, о гладкую поверхность бьется бабочка, выбиваясь из сил.

Он выходит на веранду и зажигает пару противомоскитных катушек. Пес обегает сваи дома и поднимается по ступенькам. Бахчи гудят цикадами, сверчками и птичьими крыльями. От ручья поднимается звон лягушек. Он садится и опускает голову на потрепанный стол, его тошнит, как с похмелья. Да, вот оно, это чувство, смесь тревоги, отвращения и сожаления.

«Джим Бакридж, – думает он. – Могло ли быть хуже? Мог ли я быть еще глупее?» Целый год он не допускал, чтобы его подвешивали на волоске, и вот теперь это. Он вспоминает, как она лежала там, глядя на него, пока он стаскивал джинсы, как она притянула его к себе за член, как всадник, ведущий за собой лошадь. Неужели это началось с того самого момента, когда он остановился на шоссе этим утром? Неужели она его заманивает? Паранойя ли это или какой-то заговор? Он все равно что признался в браконьерстве. Но Бакриджу и его лакеям не нужно признание. Они сначала наполнят баки, а потом уже будут задавать вопросы, если вообще будут, и, конечно, не позволят, чтобы спрашивали их. Катера поставлены на якорь, освещенные эллинги, он это все уже повидал.

Убежал ли он сегодня или она его выгнала? Это его беспокоит. Это и еще то, что она ему понравилась. Умненькая. Контролирует себя, но все же как-то на взводе.