Музыка и тишина

Если бы не Эмилии, а кому-нибудь другому вздумалось взять в это долгое и ужасное путешествие в Ютландию живую Курицу, я бы собственными руками выкинула птицу на дорогу или свернула бы ей шею, ощипала и зажарила. Но в просьбах Эмилии есть нечто такое, чему я не могу противиться. Итак, я терпела курицу. Я смотрела, как Эмилия гладит ее по шее и успокаивает. Когда мы останавливались, чтобы дать лошадям отдохнуть, она предлагала курице воду. Большую часть пути курица спала, зарывшись в юбки Эмилии, совсем как котенок или ребенок, который затихает на коленях у Матери.

Сейчас на дворе у нее есть собственный домик или Хижина. Но когда мы с Эмилией отправляемся на прогулку, что делаем часто (чем еще заниматься в Ютландии, как не гулять и не смотреть на то, что посадила здесь Природа), Герда нас сопровождает, изящно выступая у наших ног, и никогда не убегает далеко от Эмилии. Она такая кроткая и Домашняя, что подчинилась бы, вздумай Эмилия водить ее на Поводке. Я думаю, она забыла, что она такое.

О Питере Клэре мы говорим редко.

Я привезла с собой нотный лист, на который переписала обращенные к нему строчки Графини О’Фингал, но пока не воспользовалась им. Если Эмилии взбредет в голову покинуть меняи ради Лютниста вернуться в Росенборг, я покажу его ей и сообщу, что она жестоко обманута.

Но я сомневаюсь, что такой день наступит. Эмилия не спрашивает меня, что я ему крикнула в ночь нашего отъезда. Я уверена, что она слышала мои слова, но молчит об этом, и я тоже не нарушаю молчания.

Чаще всего мы говорим о ее маленьком брате Маркусе, сейчас он находится в соблазнительной близости от нас, и его надо украсть у Йоханна Тилсена и привезти сюда. Относительно Маркуса у нас тоже есть планы! Я решила, что он будет воспитываться как мой Ребенок, а когда родится мой малыш, станет товарищем его игр, другом и даже чем-то вроде Брата. Отто приезжает ко мне, моя мать высылается, и мой любовник, я, Эмилия, Маркус и Ребенок станем замечательной семьей, которую я всегда буду держать при себе и наконец обрету покой и счастье.

Граница

Остаток пути до Боллера был проделан на рассвете, когда солнце начало пробиваться сквозь утренний туман, и дорога шла вдоль границы имения Тилсенов.

Рыбную повозку уже сменили на разбитую черную карету, и в ней стоял незнакомый тяжелый запах, как в позабытой комнате, где некогда жили старики, которые по всем углам ставили мышеловки и подслащивали свои последние вёсны запахом лаванды.

Из кареты Эмилия видела, как земли ее отца медленно проплывают мимо, и призналась Кирстен, что, оказавшись в Ютландии, в том самом месте, которое покинула и куда не надеялась скоро вернуться, она испытывает странное, труднообъяснимое чувство, будто само время насмехается над ней.

Кирстен зевнула и сказала:

— Насмешка — это любимое удовольствие времени, Эмилия. Если раньше ты этого не знала, то теперь запомнишь.

Вдоль границы тянулась густая полоса буков. Их листьев уже коснулось то неуловимое изменение, которое почти невозможно описать, но которое неожиданно появляется в сентябре и говорит о близости зимних холодов. Не в силах отвести взгляд от деревьев, где туман еще не рассеялся, Эмилия чувствовала, что в ней оживают воспоминания, так давно забытые, что часть их по-прежнему остается неясной и туманной.

Она со своей матерью Карен. Они идут под деревьями: ранняя осень — на Карен шерстяная шаль, и цвет шали серый. Эмилия еще маленькая, ей пять или шесть лет.

Они идут к определенному месту, оно недалеко. Их цель — самое большое дерево. Подойдя к нему, Карен низко наклоняется, берет Эмилию за руку, и они вместе разгребают опавшие листья, пока их руки не добираются до мягкой земли. Она сухая, светлая и колючая от старой шелухи буковых орехов. В этом месте что-то скрыто. «Вот!» — шепотом говорит Карен, и Эмилия во все глаза смотрит вниз. То, что там лежит, поблескивает в холодных лучах солнца.

Это все, что Эмилия могла вспомнить. Она старалась сосредоточиться на мгновении открытия, словно это помогло бы ей увидеть сам предмет. Она видела перед собой Карен, слышала ее голос, помнила даже мягкую серую шаль. Но, глядя на землю и на разбросанные в стороны листья, она никак не могла вспомнить, что там лежало.

Комната, которую Эмилии отвели в Боллере, выходит на восток — в сторону имения ее отца. Само имение ей не видно, но есть что-то пугающее в сознании того, что там, где кончается парк, начинаются фруктовые сады Тилсенов. Горизонт притягивает Эмилию. Она часами смотрит на него, и ей кажется, что огромные деревья, как стражи, прячут ее от глаз Йоханна и Магдалены. Она чувствует, что сам их вид превратит ее в камень, и она не сможет ни двигаться, ни говорить.

Но Кирстен сказала ей, что до соседа Эллен Марсвин уже дошли слухи о их прибытии в Боллер. В Ютландии новости путешествуют по песчаным тропам вместе с лудильщиками, угольщиками и кузнецами.