Музыка льда. Осколки

— Вика, успокойся! Вика! Виктория Робертовна, вы меня слушаете? — в итоге пробился через истеричный плач Миша, — я еду к тебе! Слышишь? Не плачь. Где ты вообще находишься?.. Буду часа через полтора.

“Это, конечно, если очень повезет”,— подумал мужчина, прикидывая, как объехать пробки, прорываясь с одного конца столицы на другой. Что в итоге скажет жена, он почему-то даже не подумал. У него была хорошая семья. Но обожаемая упруга сидела дома, в покое и уюте, а женщина с теплым малахитовым взглядом рыдала где-то в машине, которая не могла ехать.

Нашел он ее уже не рыдающей, а обессиленно заснувшей за рулем:

— Штирлиц, просыпайся: 20 минут прошли, — постучал в окошко водительской дверцы Михаил.

Вика распахнула глаза, ещё сохранившие следы недавних слез, взглянула на него и совершенно по-девичьи смущённо зарделась.

Ее неловкость тут же передалась Григорьеву. Он почувствовал, как жар приливает к щекам и носу и представил, что становится морковного цвета на глазах красивой женщины. Михаил Александрович был стеснителен до заикания, и с возрастом ничего не менялось. Особенно в присутствии дам. Особенно тех, к которым питал нежные чувства.

— Ну, и что ты так ревела? — поинтересовался он, оглядывая раскуроченное колесо, — Хана шине и только. Стоило ли убиваться?

А потом они ждали ещё час эвакуатор. А потом ехали к ее дому. А потом… он отказался от чая и помчался к жене.

Красивые женщины — это замечательно, но родная душа у человека должна быть одна. Даже если другая — тоже стала нечужой.

С той поры, как Мишка осматривал пробитое колесо минула еще одна олимпиада. Две большие потери чемпионок. А они продолжали идти рука об руку. И в ком Вика могла не сомневаться, так это в Григорьеве. Даже в Илье, приближенном до полного слияния ней временами, Вика могла усомниться, а Мишка был всегда ней и всегда за нее. Он самый верный, может быть, он даже более верный ей человек, чем сама Домбровская себе. Она б могла себя предать при некоторых условиях. Мишка ее — никогда.

****

Опустевший "Сапфировый". Слышен даже звук кроссовок, кажется. Виктория медленно идёт от кабинета привычным путем: коридор, зал славы, лёд, вахта:

— До свидания, Виктория Робертовна.

— До свидания.

Рабочий день вытек весь, остался тихий вечер наедине с собой, своими планами, своими мыслями. Звонок Нике, обязательно. Звонки сестрам и брату, возможно. Есть шанс даже почитать что-то, что не имело отношения к работе.

Первая дверь, выход на улицу. Вика почти придумала себе свободный вечер. Он был так хорош в планах, что занял все внимание.

Из темноты выступает высокий седой человек с букетом белых роз:

— Твоего звонка, я, пожалуй, не дождался бы, принцесса?

Свобода стала угнетающей. Планы на вечер спутались и почти полностью слиняли в ничто при звуках голоса. Голоса и правда со временем почти не меняются.

Вика инстинктивно делает шаг назад, не потому что узнает Владимира, а потому что любая женщина отступает при виде неожиданно выходящего из мрака мужчины.

— Бог с тобой, Тори, не настолько я страшен, чтобы от меня шарахаться.

"Он постарел", — первая мысль, которая дала себя зацепить в броуновском движении неопределяемых однозначно эмоций.

Впрочем, а что она хотела? Отцу ее ребенка уже за 60. У него внуки. Мальчик и еще мальчик. Виктория Робертовна волей-неволей, а в курсе личной жизни бывшего. Узкий мир фигурного катания. И захочешь, а не потеряешь из виду человека, которого вся семья при тренерских постах. Он по-настоящему дедушка, официально. Что осталось от того мужчины, по которому она почти 20 лет назад выплакала столько слез, чьи черты до сих пор вольно, а чаще невольно видела в своей дочке?

— Я не ожидала этой встречи, — устало произносит Домбровская.

— Я до сих пор могу удивить кое в чем, — улыбнулся мужчина.

Да, у Ники его улыбка. В освещаемой из холла ледовой арены ночи это стало болезненно очевидным.

— Володь, что тебе нужно? Столько времени прошло.

— Ты хочешь монологов на сцене? — мужчина кивает в сторону стеклянных дверей, за которыми пост охраны. Они и правда, как актеры, которые разыгрывают мизансцену.

— Я хочу домой. У меня был сложный день. И завтра будет ещё более сложный. Твое появление — не та встреча, которая улучшает вечер тяжелого дня.

Неужели все оказалось так просто? Ей нечего ему сказать. Не о чем спросить. И совершенно ничем не хочется делиться. Ни обиды. Ни злости. Ни боли. Ничего. Только усталость.

Невольно вспомнилось, как много лет назад мама, глядя утром в воспаленный взгляд уже очень беременной дочки, тихо качала головой и молчала. Мама видела, как плохо ее девочке, теряющей каждым новым днем еще кусочек веры в красот и правильность мира, где воздается по заслугам хорошим людям. А потом эта боль выгорела. И Вова превратился в неоформленный призрак человека из очень далекого прошлого. Даже дочь не особенно оживляла воспоминания. Все прошло.

Вика двинулась вниз, в сторону парковки. Мужчина последовал за ней.

— Давай я тебя подвезу домой, Тори?