Музыка лунного света

— Мадам Галлерн много лет страдала от неизлечимой болезни, ожидая смерти. На ферме продолжался непрерывный падеж скота, и никто не в силах был понять почему. Посевы не всходили. Фернан Галлерн пришел в отчаяние. Кто-то навел на его ферму порчу. — Пекарь сделал драматическую паузу. — И заклятие сумел снять только… — Он понизил голос до хриплого шепота: — Мишель Ла Мер!

— Магнетизер? — восхищенно выдохнула его молодая помощница.

Пекарь кивнул.

— Он творит чудеса, — восторженно продолжала она, и щеки у нее с каждой минутой розовели все ярче. — Говорят, он может изгонять дьявола, излечивать рак, бесплодие, грибок ног и коровье бешенство. И все одним лишь наложением рук!

— Да-да, — негодующе перебил ее пекарь. — Так или иначе, Ла Мер пришел на ферму Галлернов и обнаружил, что это соседка Фернана, Морис, прокляла их имение и поразила недугом мадам Галлерн. Валери Морис! А сама всегда так любезно с ними разговаривала. Но что вы хотите, мужа у нее нет, а двое детей есть, и кто их отец — неизвестно. Она-то и прокляла несчастных — просто потому, что ей нравилось творить зло! Ла Мер снял порчу за сто пятьдесят два евро.

— Сто пятьдесят два евро, — повторила Колетт, ушам своим не веря. — Неплохо же он зарабатывает клеветой на женщин!

За это пекарь наградил ее осуждающим взглядом.

— Защита от злых чар неоплатна! Ла Мер берет за снятие порчи с ферм по сто пятьдесят два евро, с офисов — по сто двадцать два, а с домов — девяносто два.

— А что Морис? — жадно спросила помощница.

— Не на ту напали! Она недолго думая подала в суд за клевету! Якобы вся деревня устроила на нее охоту, как на настоящую ведьму! Якобы ее детям в школе плевали в лицо! А после этого она прокляла Ла Мера, и теперь его дар стал ослабевать. Мы должны молиться, чтобы силы к нему вернулись.

— Что ж, — подчеркнуто произнесла Колетт, — я не верю в целителей, творящих чудеса, которые вроде этого Ла Мера бегают кругом дома с мокрой тряпкой в руке и так изгоняют дьявола. Зато я верю, что багеты и flûtes[117] пора вынуть из печи. Жеральдин, обслужите меня, пожалуйста. Или вы больше не продаете хлеб нормальным людям?

Когда Марианна и Колетт, хихикая, выходили из boulangerie[118], Марианна столкнулась с каким-то человеком, который, погруженный в свои мысли, задумчиво глядел в небо. Она попросила извинения и подняла на лоб черные очки.

— Янн, это ты! — обрадовалась галеристка.

По обычаю обменявшись с ним троекратным поцелуем, Колетт обратилась к Марианне.

— Позвольте представить вам самого недооцененного художника Франции, мадам. Янн Гаме.

Марианна почувствовала, как пузырьки у нее в груди забурлили и запенились с новой силой. Как он на нее смотрел!

На сей раз Янн взял Марианну за руку и поднес ее к своей груди. Рука у него оказалась на удивление сильная.

— Привет, Марианн, — серьезно сказал он.

Она невольно закрыла глаза, почувствовав губы Янна на своей щеке. Он поцеловал ее сначала в левую щеку, потом в правую, а на третий раз его поцелуй был особенно нежен, и он почти коснулся губами уголка ее рта. Сама она не поцеловала его в ответ, она словно окаменела и замерла. Марианна испугалась, что теперь застынет навсегда, превратится в такую кривую дубовую ветвь.

— Привет, Янн, — проскрипела она, ну точно как надломленная ветка.

Боже! Он же не мог знать, что он первый мужчина после Лотара, который ее поцеловал! Здесь целовались все, постоянно, но для Марианны поцелуй был чем-то столь же интимным, как…

Господи, ее мысли прыгали, как воробьи. Она подумала о Лотаре и о том, что могло последовать за поцелуями.

— Alors[119], мне пора за работу. Тут ко мне приезжали какие-то безумные англичане, хотят весь дом завесить картинами. Не буду их разубеждать. — Колетт посмотрела на часы. — Убегаю. Янн, кстати, покажи мадам желтого Христа в часовне Тремало. Чтобы она поняла, почему наш край называют pays de Gauguin[120], а то от вида коробок с печеньем, на которых изображены все эти крестьянки в сабо, и вправду хочется повеситься. Покажешь? Merci, mon ami, adieu![121]

С этими словами Колетт попрощалась и удалилась, оставив Марианну и Янна наедине с их многозначительным молчанием.

Марианне показалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Мадам, могу я просить вас оказать мне честь и пойти со мной в четверг на enterrement?[122]

Янн начал проклинать себя, еще не успев выговорить приглашение. Ну почему он не придумал что-нибудь другое?

Dieu[123], да он действительно разучился ухаживать за женщинами. А теперь уже поздно, слово не воробей.

Марианна не поняла, что именно Янн ей предложил. Однако она осознала, что он хочет снова с ней встретиться. В груди у нее опять стали лопаться пузырьки чистейшего блаженства.

Марианна испытывала ощущение счастья и оттого чувство вины, словно вот-вот заведет роман и изменит Лотару.

Когда Янн повез ее обратно в Кердрюк на своем стареньком «Рено-4», они не проронили ни слова, лишь то и дело переглядывались, и каждый с глубоким удивлением различал на лице другого таинственные знаки, составлявшие алфавит нарождающейся любви.

25