Музыка лунного света

Она взяла его голову обеими руками, откинула с его лба мокрые черные волосы и стала растирать, стремясь побыстрее согреть.

— Жанреми, — прошептала Лорин.

А потом она его поцеловала, ее губы нежно прикоснулись к его губам.

Он чуть было не упал спиной в воду, так поразил его поцелуй возлюбленной, ее близость, ее кожа, ее аромат, ее лицо, ее улыбка.

Она отошла на шаг и осторожно развернула бумажный кораблик.

«Лорин, ты для меня все. Мое утро. Мой смех. Мой страх и мое мужество. Ты мои сны и мой день. Ты моя ночь и мое дыхание. Ты величайший урок в моей жизни. Я умоляю, позволь любить тебя. Умоляю, даруй мне милость, позволь прожить жизнь рядом с тобой».

Она читала долго, с наслаждением, мысленно пробуя на вкус каждую фразу.

Когда она подняла глаза, лицо ее приняло торжественное выражение.

— Да, — сказала Лорин.

«Да» — самое прекрасное слово на свете.

49

— Любить? Что ты хочешь этим сказать?

— Художник должен любить, если хочет стать истинным творцом.

— Чушь! Он должен быть свободным, иначе он никакой не художник. Свободным от любви, от ненависти, от любых определенных эмоций…

Мимо мужчин, увлеченно обсуждающих картины, прошли, держа друг друга под руку, Поль и Розенн. Поль прошептал ей на ухо:

— Парижские критики, приготовиться, ваш выход!

— Так всегда бывает на вернисажах, Поль, — прошептала она в ответ.

Поль погладил ее по попе.

— Давай найдем какое-нибудь уединенное местечко вроде подвала, — тихо пророкотал он, наклонившись к ней.

Кому именно пришло в голову «съездить на экскурсию», то есть отправиться в Париж на вернисаж Янна Гаме, после того как Жанреми ничтоже сумняшеся объявил забастовку, никто уже не помнил. Янн хотел отказаться от выставки и даже грозил сжечь, уничтожить, разорвать картины на клочки, но Колетт хранила их в опломбированном контейнере. Колетт знала, что, когда приходит время представить свои работы на суд публики, у художников случаются такие приступы безумия: их охватывает страх, что кто-то отнимет их картины, а вместе с ними — все мысли и чувства, которые они в них вложили. Они опасались, что кто-то похитит их душу.

Колетт безошибочно выбрала дату открытия: первое сентября, начало rentrée[161]. Все парижане вернулись домой и жаждали как можно скорее забыть о провинции, где только что побывали, и ознакомиться с как можно большим числом последних культурных новинок, чтобы вновь почувствовать себя столичными жителями.

Паскаль ходила вдоль стен, удивленно, как маленький ребенок, рассматривая картины. Эмиль, положив больную ногу на подоконник, сидел в нише высокого створчатого окна, выходившего на рю Лепик.

Симон подошел к нему. Он крепко держал за руку Грету.

— Странно, вокруг ее портреты, а ее самой нет, — сказал рыбак.

— Она здесь, — проворчал Эмиль.

Потом он повернулся и широким жестом обвел рукой зал, в котором медленно, словно желая запечатлеть в памяти каждую деталь, мимо картин, изображающих Марианну, прохаживались Поль и Розенн, мадам Женевьев и Ален, Колетт и Мариклод, которая говорила слишком громко и слишком часто сыпала шутками, чтобы скрыть свою нервозность и странное чувство, охватывавшее ее при мысли, что она — новоиспеченная бабушка. Многие посетители останавливались перед тем полотном, где Марианна представала на сцене, окруженная ярким сиянием. Эта картина называлась «Музыка лунного света».

— Посмотри. Она в их сердцах. В их улыбках, которые появляются у них на лице, когда они видят ее и вспоминают о ней. А особенно ощутимо ее присутствие на той картине.

Оба они посмотрели на Янна Гаме, который созерцал портрет Марианны; там она была изображена в интерьере своей «раковины». Ее родимое пятно в форме трилистника отливало пурпуром, небо позади нее пылало, на заднем плане виднелась кромка моря, и зритель не в силах был отвести взгляд от ее глаз. Эта картина была решена в бесчисленных оттенках красного, во взоре Марианны вздымалось море, Янн назвал это полотно «L’amour de Marianne» — «Любовь Марианны».

— Да что в ней такого особенного?

— Она напоминает тебе о твоих мечтах, если они у тебя еще остались, — медленно произнес Эмиль.

Рыбак кивнул.

— Погляди-ка. Все они внезапно вспомнили о своих мечтах.

Колетт подвела нескольких посетителей к картинам, кое-где на таблички с названиями она наклеивала желтые кружочки в знак того, что эти работы уже выбрали и после выставки они будут проданы.

Бретонцы рассматривали парижан, у входа в галерею появлялись все новые и новые ценители искусства; нашлись и те, кто пришел проведать Колетт, очень тонкую и очень бледную, всю в черном: любовь к Сидони смягчила ее черты, а скорбь сделала ее движения и жесты резкими и угловатыми, словно она, потеряв спутницу жизни, перестала ощущать границы собственного тела.

Человек в твидовом костюме и с плоским чемоданчиком официального типа в руке как раз направился к Янну и прервал его размышления. Они подошли к картине «Любовь Марианны». Незнакомец указал на родимое пятно, которое Янн изобразил живым, как пламя. Янн пожал плечами, а Эмиль оперся на руку Симона, чтобы вместе с ним доплестись поближе и подслушать разговор.