Музыка, магия, мистика

Источником всех подобных сновидений является древнейшее бессознательное, и поэтому их можно отнести к категории больших снов. Они составляют исключение из обычного правила, согласно которому сновидение образуется из визуальных компонентов, а не из акустических. Возможно, бывает и так, что творческая энергия, возникшая днем, сохраняется и во сне. Но это все же не означает, что «композиторов вплоть до отхода ко сну все время преследуют мелодии» [Там же, с. 75]. Во всяком случае акустические музыкальные сновидения – редкость. Все, что Эппли говорит о поэтах, относится и к композиторам [139, с. 97]: «Принято считать, что сновидения художественных натур, прежде всего поэтов, гораздо грандиознее, чем сны так называемых „обычных“ людей. Это не совсем верно. Конечно, бывает и так, что их настойчиво преследуют большие сны, пока их творческий порыв не выразится в произведении. Кроме того, на важных этапах жизни им снятся большие сны, точно так же как и другим людям, которых ждут жизненные перемены. В остальное время – а в этом и состоит, к примеру, их поэтический дар – благодаря богатству фантазии они грезят в своих сочинениях, а не по ночам». Заметьте: они «грезят в своих сочинениях…»

Богатая коллекция Игнаца Йецовера среди 772 записанных сновидений содержит едва ли больше полудюжины музыкальных снов, в том числе очень известных людей, которые стоит здесь воспроизвести в силу их уникальности (и значения) [149]. Рахель Варнхаген сообщает 25 декабря 1815 г.: «Этой ночью мне снилось, будто я слышу сверху или откуда-то еще (!) прекраснейшую прелюдию. Ничего подобного я никогда раньше не видела. Она была столь гармонична, что я опустилась на колени, заплакала и вновь и вновь восклицала: „Разве я не говорила, что музыка – это Бог, настоящая музыка – под этим я подразумевала гармонию, а не мелодии (sic!) – это Бог!“ Все прекраснее становилась музыка; я молилась, плакала и восклицала. Все во мне, все бытие в моей груди, словно благодаря сиянию и без каких-либо мыслительных форм, стало светлым и более отчетливым; мое сердце разрывалось от счастливого плача, и я проснулась».

Возможно, это один из самых красивых и содержательных музыкальных снов, поскольку он раскрывает глубокие и скрытые отношения между различными сферами бытия (Дух, душа, тело). Странный концерт приснился Эдуарду Мёрике, о котором он сообщает в письме Хартлаубу от 10 марта 1838 г. Капельмейстер оперной постановки сидел на «изящной» клавиатуре перед одними только стеклянными органными трубами и подводил зарешеченные опускные (опускающиеся) двери к подземным воздуходувным мехам. Музыка напоминала звучание стеклянной гармоники. Геббель записал сновидение Элизы Лензинг (13.08.1840): «Красивый сон Элизы: ей приносят золотую арфу; она хочет играть и не может; но когда ей это удается, она играет настолько великолепно, что сама восхищается». (Обращение к бессознательным силам души?) Кларе Шуман снилось, что она видела свои собственные похороны, на которых играла музыка. Брамс во сне переработал свою «неудачную» юношескую симфонию в Фортепьянный концерт ре минор.

Я сам иногда воспринимаю музыку в сновидениях. В то время, когда я писал эту книгу, мне приснилось, что я в качестве критика сижу в первом ряду партера оперного театра на премьере неизвестной комической оперы Сметаны. При исполнении своего соло певица подходит вплотную к рампе, узнает меня и мне улыбается. Затем она начинает петь куплет, причем как-то надрывно, чересчур высоко. Я помечаю в программке: «Любезное преувеличение». С окончанием спетой ею строфы я просыпаюсь. Но начало рефрена продолжает отчетливо звучать у меня в ушах, и я сразу его записываю. Эту бесхитростную мелодию, приснившуюся мне, я привожу лишь по причине ее курьезности[103]:

О необычных музыкальных снах рассказала мне одна моя знакомая оперная певица; они примечательны тем, что особенно отчетливо раскрывают глубинные слои мира фантазии и, кроме того, явно имеют космическое происхождение.

«Я печально бреду по пустынной местности – все дальше и дальше – чувствую себя все более усталой – наконец я ложусь и смотрю на ночное небо. Вдруг вокруг меня собираются плотные белые облака, они становятся светлее, прозрачнее и принимают форму лица, которое занимает все небо: Бетховен! Неземное лицо обрамлено сияющими звездами, оно склоняется надо мной, полностью в меня проникает – я пропадаю и ощущаю, как меня омывает золотой поток звезд».

«Я стою на сцене в белой одежде Травиаты, последний акт. Внезапно я понимаю, что меня преследует грубый топот солдатских сапог, и вынуждена бежать – через весь оперный театр – вдруг оказываюсь снаружи на террасе, позади меня свора собак, передо мной на площади кричащая толпа людей. Тут меня преследователи и настигли – тогда я с распростертыми руками, распевая, взмываю над людьми и летаю, летаю…»