Музыка на иностранном

Ночь. Один — над листом бумаги. Его последнее письмо. Последнее письмо твоего отца. Настольная лампа бросает на стену слабый размытый свет. Бледно-желтый конус. Как найти слова? Именно те слова, которые он хотел бы оставить после себя.

Она потеряла записную книжку — начальные главы ее романа пропали бесследно. По ее щекам катятся слезы, когда она говорит, что придется теперь начинать все сначала (хотя можно ли заново воссоздать утраченную историю?). Это должен был быть детектив — что-то вроде того; действие происходит в стране с диктаторским режимом. Два человека шпионят друг за другом — может быть, они друзья, а может, враги. Иногда очень трудно понять, друг тебе человек или враг. Фрагменты жизни каждого из них; беглые взгляды то на одно, то на другое — и лишь догадки о том, кто они такие и что стоит за их действиями и поступками. Вот они встречаются в кафе, сидят, разговаривают — но сквозь плотно закрытое окно не слышно ни слова. Вот один из них собирается познакомиться с девушкой — он идет за ней по улицам, и она подходит к подъезду какого-то дома. Он дожидается, пока она зайдет, — потом оглядывается по сторонам и заходит следом.

Все это напоминает тебе совершенно другую историю — едва намеченные связи, которых ты все еще не понимаешь. Пролистываешь сборник рассказов — девушка в кафе, а официант наблюдает, как она пишет. Украденный дневник. Опять темы слежки, подозрений, воровства. Листаешь страницы — перед тобой мелькают другие истории: о письмах, украденных из ящика комода; о пропавших обрывках бумаг, которые потом нашлись. О том, как мужчина преследует женщину; или женщина — мужчину. О том, как за двумя мужчинами следит кто-то третий — целый сборник коротких рассказов; они вроде бы и не связаны между собой, но все они составляют единую книгу; каждый из них — лишь фрагмент целого, и, как и всякое целое, оно больше отдельных частей, и зачастую остается недосказанным. Книга о воровстве, предательстве и тайной слежке.

Это как откровение. Поднимаешь глаза от книги — напротив сидят две женщины. Хочется похвастаться им, какой ты молодец, как ты понял, о чем пишет Галли. Но обе погружены в чтение, каждая — своей книги.

Миг тайной радости и торжества, будто мастерство автора — это твое личное достижение. И вот ты, весь горя нетерпением, открываешь последний рассказ этой книги.

28

Перо шуршит по бумаге. За ним тянется синий чернильный след — первая строка настойчивая, тягостная, болезненная; быстрый почерк с завитушками — но некоторые буквы получаются угловатыми, они теснятся в словах, как бы наталкиваясь друг на друга, и прерываются только точкой или коротким горизонтальным штрихом. Или пробелом между словами. Одинокая строка — точно провод, скрученный из букв, синих на белом, небрежных, утративших аккуратность букв — которым уже все равно, как они выглядят. Неряшливые буквы, неровные значки — они складываются в слова, и в этих словах скрывается смысл, или сразу несколько смыслов, или полная бессмыслица. Эти слова были и свидетелями преступления, и самой идеей преступления; сначала они как будто тепло обнимали — но теплота быстро сменялась прохладцей и равнодушием. Мертвые слова. Они умерли еще до того, как высохли чернила.